Энтони Кидис - Паутина из шрамов

— Парень, ты не должен быть здесь. Тебя, вероятно, будет очень грустно.

Прямо в тот момент со сцены объявили победителя в номинации группа года: «Red Hot Chili Peppers».

«Мы победили! Мы выиграли эту грёбаную награду!» — поздравил я самого себя. Я посмотрел на парней, а они уверенно шли на сцену с большими улыбками на лицах, в своих причудливых костюмах и шляпах. Каждый из них получил свою награду и произнёс небольшую речь вроде: «Спасибо Лос-Анджелес Уикли. Спасибо Лос-Анджелес Мы круты. Увидимся в следующем году». Никто из них не упомянул о брате Энтони, который сделал всё это вместе с ними, и также заслужил часть награды. Всё это выглядело так, будто меня и не было с ними все эти три года. Ни одного чёртова звука о парне, которого они вышибли две недели назад. Ни «Покойся с миром», ни «Да хранит Бог его душу», ничего.

Это был поэтически трагичный, странный и сюрреалистичный для меня момент. Я понимал, что меня выгнали, но так и не мог понять, почему же они поступили так бессердечно и даже ничего не крикнули мне со сцены. Я был в слишком большом шоке, чтобы жалеть себя. Я просто отчаянно пытался не думать о том, как серьёзно я облажался, хотел избежать всякой ответственности и сведения счётов. Поэтому я просто сказал себе: «А, чёрт с ними», и попытался занять у кого-нибудь в вестибюле пять долларов, чтобы уйти отсюда и снова принять наркотики.

Деньги на наркотики были очень важной статьёй расхода для нас, но однажды Ким получила большой чек, и мы пошли и купили тонну наркоты, а потом вернулись к ней домой, чтобы всё это принять. Я получил такой кайф и чувствовал себя так хорошо, что сказал Ким:

— Мне нужно слезть с этого дерьма.

Иногда в моменты сильного кайфа, начинает казаться, что это чувство продлится всю жизнь, и ты начинаешь верить в то, что сможешь соскочить с наркотиков. Кажется, что эта эйфория никогда не уйдёт.

— Я позвоню свой маме, вернусь в Мичиган и начну принимать метадон, — говорил я Ким. Насколько я знал, это было лекарство от зависимости.

Мы распустили нюни от такого сильнейшего кайфа, но Ким показалось, что это хорошая идея, поэтому я взял телефон и позвонил своей маме.

— Ты не поверишь в это, но у меня здесь довольно серьёзные проблемы с героином, и я хочу вернуться в Мичиган и начать принимать метадон, но у меня в кармане ни пенни, — сказал я.

Я уверен, что моя мама была в шоке, но она тут же попыталась действовать спокойно и рационально. Она, вероятно, чувствовала, что моя жизнь находилась на краю пропасти, и если бы она изменила поведение и стала меня осуждать, я бы никогда не вернулся домой. Конечно, если бы она увидела, как мы жили, она бы, наверное, после этого попала в психбольницу.

Она сделала всё необходимое, и на следующий день мне прислали билет, но мы никак не могли прекратить принимать наркотики. Настал день, когда я должен был улетать, но накануне мы всю ночь провели под кайфом, когда уже нужно было ехать в аэропорт, мы никак не могли придти в себя. Я позвонил маме и как-то глупо соврал о том, почему я не мог улететь в тот день, и что я поменяю билет на завтра. Это продолжалось и продолжалось, всякий раз я говорил: «Я прилечу завтра, я прилечу завтра», в то время как мы с Ким были размазаны по полу её квартиры.

Наконец, я окончательно решил лететь, но нужно было уйти в один последний загул и, как следует, накачаться наркотиками перед отлётом, чтобы всю дорогу домой быть под кайфом. Настало последнее утро, когда я мог улететь по моим билетам, мы поехали на окраину город, чтобы купить пару доз героина и немного кокаина.

Ким вела машину, старый Сокол, который она взяла у кого-то на время, а я то выходил, то садился обратно в поисках хорошей сделки на улице. Карманы моего плаща постепенно наполнялись героином, кокаином, ложками, тканью, шприцами и много чем ещё. На одной из окраинных улиц я увидел того, кто действительно мог быть мне полезен. Я перешёл через дорогу и не успел опомниться, как вдруг какой-то коп крикнул:

— Эй, приятель, ты, в пальто. Ну-ка подойди сюда.

Краем глаза я увидел, что Ким спряталась за колёсами Сокола. Она опустилась на землю и начала стонать.

Я весил в лучшем случае 120 фунтов [27] 54 кг , а мои волосы представляли собой один большой спутанный шлем, как ухо слона. Я был одет в плащ, который висел на мне, как на вешалке, а моя кожа была странного жёлто-зелёного оттенка. Также на мне были высокие чёрно-красные кроссовки с рисунками, которые я сам сделал маркером. На одном я нарисовал довольно красивую Звезду Давида размером где-то с серебряный доллар. О, и ещё на мне были тёмные очки.

Мой вид сильно меня выдавал.

К тому времени у копа появилось подкрепление.

— Мы видели, как ты тут ошивался, а ты выглядишь немного подозрительно, — сказал первый коп, — почему бы тебе не показать нам свою идентификационную карточку?

— Ну, у меня нет этой карты, но меня зовут Энтони Кидис, и я вообще-то опаздываю в аэропорт на самолёт, я лечу к маме… — выпалил я.

Во время этого допроса, другой коп систематично дюйм за дюймом обыскивал меня, начав с кроссовок и носков.

Я рассказывал первому копу, когда и где я родился, мой адрес, а он всё это записывал, отвлекая меня, пока его напарник меня обыскивал. Он уже добрался до моих штанов, выворачивал карманы, которые были наполнены плохими новостями.

— В твоей куртке есть внутренние карманы? — спросил второй коп. Я заволновался и показал им билет на самолёт и всё остальное, что лежало во внутренних карманах.

Как раз когда он уже обыскал другие карманы, и почти приступил к тем, в которых всё лежало, его напарник посмотрел на мои кроссовки и спросил:

— Ты еврей? Почему у тебя Звезда Давида на кроссовке?

Я взглянул наверх и увидел бейдж с его именем. Там было написано КОЭН.

— Нет, но мой лучший друг еврей, и у нас обоих есть вещи со Звездой Давида, — ответил я.

Коэн посмотрел на своего напарника, который практически нашёл у меня наркотики, и сказал:

— Ковальски, отпусти его.

— Что? — спросил Ковальски.

— Дай, я поговорю с ним секунду, — сказал Коэн и отвёл меня в сторону, — слушай, ты не должен быть здесь, — прошептал он мне, — чем бы ты там не занимался, тебе это не идёт на пользу, поэтому садись на свой самолёт и сваливай отсюда. Чтоб я тебя здесь больше не видел.

Я кивнул головой, и как только загорелся зелёный свет светофора, перебежал улицу и, наконец, в то утро приехал в аэропорт.

Когда мы прилетели в Мичиган, я всё ещё был под кайфом. Я увидел свою маму в зале ожидания и подошёл к ней, но она не смотрела прямо на меня, потому я выглядел так, будто вылез из могилы.

— Привет, мам, — кротко сказал я. Её взгляд, полный шока, ужаса, страха, грусти и недоверия, был невыносим.