Ольга Елисеева - «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения)

Кажется, пары бок о бок скачущих амазонок все-таки не было. Императрица не могла позволить себе столь явный сценический прокол: никто не имел права затенять восходящую звезду. Представим эту сцену с чисто режиссерской точки зрения. Очень мало кто из простых солдат гвардейских полков, направлявшихся в поход, знал Екатерину II в лицо. Для того и понадобился символ — женщина в преображенской форме, скачущая на коне — чтоб всем сразу становилось ясно: вот государыня. Прозрачный намек на любимую покойную императрицу Елизавету Петровну был абсолютно понятен современникам. «Внемлите все пределы света / И ведайте, что может Бог! / Воскресла нам Елисавета: / Ликует церковь и чертог», — писал в М. В. Ломоносов. — «Елизавета — Катерина, / Она из обоих едина».

Дама на коне с обнаженной шпагой в руках — вот государыня для огромной массы гвардейцев. К ней направляются волны ликования, и чтобы постоянно поддерживать в войсках восторг, воодушевление, любовь к новой правительнице, необходимо, чтоб они ее постоянно видели, чтоб она казалась им близкой и доступной. Один человек, даже такой энергичный как Екатерина II физически не мог быть сразу в нескольких местах. Поэтому появляется «вторая» Екатерина — дублер в той же форме, на такой же лошади. И кстати в алой орденской ленте, которую так недавно сняла с себя настоящая государыня и передала Дашковой.

Если мы внимательно вчитаемся в текст Дашковой, то обратим внимание, что княгиня не просто скачет рядом с государыней впереди полков, а постоянно ездит отдавать приказания, перемещается от авангарда к арьергарду и обратно. Не даром другие мемуаристы не отмечают совместного пути Екатерины и Дашковой, они обращают внимание только на «государыню», но на какую?

Явление двух Екатерин во главе полков было смелым и опасным режиссерским решением. Оно могло стать как триумфом постановки, так и ее провалом. Может ли царица двоиться в глазах подданных? Конечно, нет. Поэтому подруги и не едут в Петергоф бок о бок. Одна из них скачет впереди полков, другая появляется то там, то здесь, вызывая крики ура и ликование. Конечно, подобная картина могла вскружить голову молодой Дашковой. Не даром впоследствии она называла день 28 июня — самым счастливым днем своей жизни. Екатерина Романовна купалась в выплеснувшихся на нее восторгах гвардейских полков, в грозном реве приветствий, и относила их на свой счет.

Было бы справедливо предположить, что постановка «Две Екатерины», как и большая часть сценических находок переворота 28 июня, принадлежала выдающемуся русскому актеру и режиссеру Ф. В. Волков, одному из активных участников заговора 1762 г. Ему выпало высшее режиссерское счастье — поставить не театральное, а собственно историческое действо, в котором исполнителями стали реальные люди: вельможи, солдаты, толпа, поверженный государь… и одна императрица в двух лицах.

Утомленные дорогой, наши амазонки оказываются в местечке под названием Красный Кабак и ночуют на одном, брошенном на кровать плаще. Это тоже деталь куртуазной игры, незаметно для читателя вплетенная в мемуарное повествование. «Нам необходим был покой, особенно мне, — пишет Дашкова, — ибо последние пятнадцать ночей я едва смыкала глаза. Когда мы вошли в тесную и дурную комнату, государыня предложила не раздеваясь лечь на одну постель, которая при всей окружающей грязи была роскошью для моих измученных членов. Едва мы расположились на постели, завешенной шинелью… я заметила маленькую дверь позади изголовья императрицы… Я поставила у нее двух часовых, приказав им не трогаться с места без моего позволения». [51] Записки княгини Е. Р. Дашковой. М., 1990. С. 59. Никакой опасности нет, кругом на много верст до Петербурга войска заговорщиков, но все же княгиня проявляет заметные предосторожности, сама осматривает «тесный и темный коридор, соединявшийся с внешнем двором». Снова жест, и снова на глазах у государыни, которая, надо полагать, уже начала уставать от навязчивой распорядительности подруги.

Всю ночь дамы обсуждают черновики манифеста и первых указов Екатерины II. «Мы не могли уснуть, — пишет Дашкова, — и ее величество начала читать мне целый ряд манифестов, которые подлежали опубликованию по нашем возвращении в город». [52] Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. Л., 1985. С. 45. После отъезда из Петергофа в обратный путь, Екатерина и Дашкова, согласно запискам княгини, проводят еще одну ночь вместе: «Мы… остановились на несколько часов на даче князя Куракина. Мы легли с императрицей вдвоем на единственную постель, которая нашлась в доме». [53] Там же. С. 48. Можно, конечно, предположить, что на даче богатого вельможи дело с кроватями обстояло столь же туго, как и в заурядном кабаке, но главное здесь уже не куртуазная сторона событий, а способ, которым княгиня подчеркивает в мемуарах свою близость к государыне, нераздельность с ней во время всего похода. Она ни на минуту не покидает подругу, и ест, и спит с ней, охраняя свое сокровище от опасностей.

Совсем иначе путешествие в Петергоф описано Екатеринй II в послании к Понятовскому и в своих автобиографических записках: там нет ни постели, ни плаща, ни даже остановки в Красном Кабаке. По словам императрицы, первый отдых она позволила себе лишь на следующий день после десяти часов вечера, на обратном пути в столицу: «Я отправилась вместе с войсками, но на полпути свернула на дачу Куракина, где бросилась одетой на кровать. Один из офицеров снял с меня сапоги. Я проспала два часа с половиной». [54] Понятовский С. Мемуары М., 1995. С. 166. Как мы уже сказали, Дашкова в качестве спутницы императрицы в этих источниках не фигурирует.

Подобная предосторожность объяснима: Екатерина обращалась к бывшему возлюбленному, хорошо понимавшему особенности взаимоотношений при дворе. Она не желала лишних вопросов со стороны Понятовского о роли Дашковой не только в перевороте, но и в ее личной жизни. Тем более осторожно императрица должна была вести себя в отношении Орловых, на чью реальную помощь она опиралась при подготовке заговора. Их недовольство казалось куда более опасным. Поэтому сомнительно, что б Екатерина, соблюдая предосторожности в письмах за границу, могла забыть о них на глазах целой толпы офицеров, набившихся на ночевку в тот же Красный Кабак или дачу Куракина.

В Петергофе императрица и сопровождавшие ее войска остановились на отдых, туда же приехал и низложенный император. Екатерина Романовна распоряжалась охраной, расставляла посты и вообще вела себя, как маленький генерал. «Мне постоянно приходилось бегать с одного конца дворца в другой и спускаться к гвардейцам, охранявшим все входы и выходы», — пишет княгиня. Через много лет в мемуарах Дашкова будет настаивать, что отдавала солдатам приказы, и солдаты ее слушались. Но в большинстве случаев эти солдаты не имели ни малейшего понятия, кто она такая на самом деле, и принимали ее за императрицу. Управлять разбушевавшейся, уже отчасти хмельной гвардейской массой было нелегко даже офицерам. В письмах Екатерины к Понятовскому хорошо передано ощущение государыни, ставшей в какой-то момент игрушкой — пусть и любимой — в руках у огромной вооруженной толпы, которая слушалась ее до тех пор, пока хотела слушаться: «Пока я повинуюсь меня будут обожать; перестану повиноваться — как знать, что может произойти». [55] Там же. С. 170.