Николай Амосов - Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга первая.

Когда кончился нэп, вся моя система экономии пошла насмарку. Нечего стало экономить. Сахар выдавали песком - я его тут же съедал, обедать ходили в столовую, в техникум. Плохо, но жить можно. Витаминов маловато, поэтому по весне всегда болели глаза. Но других болезней не помню. За все годы своего учения ни разу не пропустил школу. (А теперь?! Только и слышишь - "заболел".)

Уроки не готовил. Такая была педагогика: оценки - только "уд." и "неуд.". Заданий мало, задачи по математике делал сразу в классе, сочинений дома не - писали. Между прочим, учителя были дореволюционной выучки, из гимназий. Только когда пришел новый "немец" - Нестор Несторович Генке, то заставил зубрить, каждый день спрашивал и даже поставил "неуд." за четверть. Запомнилась его фраза, которую он говорил применительно ко мне, первому ученику: "Если зайца много бить, он будет стрелять из пистолета".

Единственное мое занятие после уроков - чтение. У Александры Николаевны в чулане хранилось много старых приложений к "Ниве": собрания сочинений классиков, выпуски без переплетов, на плохой бумаге, но дешевые и доступные бедной интеллигенции. Приносил из чулана очередной комплект, книжек 10-20, и прочитывал одну за другой. Кроме того, брал книжки в двух библиотеках - в детской и взрослой. Вся моя информированность в области литературы осталась с этих школьных лет. (Так как был педант, то писал список, и за год получалось в среднем 120 страниц в день.) Дружбы с товарищами за пределами школы не водил до восьмого класса.

Но вздыхать о девчонках начал рано. И даже записки писал. Была такая Валя Ш., носила черный бархатный берет с большим красным помпоном, красавица. Первая любовь - идеальная и несчастная, как всегда. Не могу красиво написать, к сожалению. В общем, Валя вышла замуж на первом курсе техникума, оставила мне "душевную рану", как писали в романах, на три года. Рану не стоит преувеличивать- ни эту первую, ни все последующие -- сна и аппетита не терял...

Лет сорок спустя иду из клиники, догоняет меня женщина и спрашивает: "Можно с тобой пройти?" Удивился. Подумал, родственница больного, нахалка, на "ты" называет. Она что-то заговорила "не туда", удивился еще больше, поглядел в упор. Нестарая еще женщина, правильные черты, даже с фигурой. И вдруг проступило знакомое лицо: Валя. Оказалось, проездом в Киеве, знала, что я тут (уже писали обо мне в газетах), разыскала...

Отец давал деньги около двух лет, потом заболел: у него резко ослабло зрение - будто бы от алкоголя. Лечился в Ленинграде. Помогло, но не совсем. Сестра в это время закончила мединститут, финансы нашей семьи улучшились, и от денег отца мама отказалась. Больше того, она потребовала, чтобы он забрал новый дом, который строил в свое время, чтобы оставил только двор, что от бабушки, и, конечно, "дворище" - участок. Говорила: "Не хочу, чтобы упрекал". Самолюбие. Где-то он высказывал претензии на родовое имущество, до нее дошло. Тем более что "там" родился второй сын...

В 1928 году во время коллективизации хозяйство ликвидировали, продали Дружка (плакали), Лушку, остались только кошка и Арфик. Дом сломали, и отец его продал, купив по дешевке другой на берегу Шексны, нечто вроде барской дачи, принадлежавшей сельскому Совету и не используемой. "Та женщина" стала жить там летом, а отец приезжал на воскресенье и в отпуск. Маме это было тяжело.

Год мы прожили при медпункте, за это время мужики построили Кирилловне маленький домик - комнатка и кухня, всего метров пятнадцать. В нем она и дожила свой век, его тетка Евгения вывезла при эвакуации деревни в связи с затоплением. Выглядел довольно жалко в сравнении со старым домом. И капитальные дедовские ворота подгнили и упали, их заменили простенькими воротцами из нескольких досок. Наезженный, раньше широкий, двор порос травой... Но калитку старую сохранили, и она так же скрипела, как в самой ранней памяти. И большие рябины стояли так же величаво.

Четвертый класс в школе (наш восьмой) был особый. Началась индустриализация и новая перетряска программы: в средней школе ввели "уклон"- специализацию. Нашему классу достался "лесной". Должны были приготовить нечто вроде техников для лесной промышленности. Приходили и читали лекции крупные инженеры из леспромхоза. По геодезии, лесоводству, лесохозяйству, таксации. Нам нравилось. Кроме того, специальность, на вуз ее рассчитывали - трудно поступить, и средств нет. Большинство учеников жили бедно.

В этот год я уже "выходил в свет" - к Леньке Тетюеву, где собиралась маленькая школьная компания. Ленька играл на скрипке или гитаре, кто-то, кажется, пел. Все скромно и благообразно. Домой являлся вовремя. За все шесть лет, что прожил у Александры Николаевны, может быть, в самом конце было два-три вечера, когда я лег спать после десяти... Такой примерный мальчик. Самомнением никогда не страдал, не задавался, но понятия этики в тот год были странные. Привели к некоторым загибам. Уже точно решил стать ученым в области биологических наук и полагал, что такие намерения позволяют то, что другим нельзя. Следствие: украл в книжном магазине несколько книг по биологии и медицине. Могло кончиться очень плохо... Но, слава богу, благополучно переболел "вседозволенностью для индивида, одержимого высшими целями".

Весной всей группой ездили на геодезическую практику к Вахново, на Шексне. Жили в школе и ходили в лес, делали съемки, отводили делянки - с астролябией, теодолитом. Было очень интересно и весело.

Летом нас распределили по леспромхозам на более серьезную практику. Нас четверых - Кольку Чернышева, Валю, Шуру Ванчинову и меня - послали в глухие леса за сто километров на север от железной дороги, что идет от Вологды на Ленинград. Вместе с лесниками делали полезную работу - готовили лесосеки к рубке. Жили почти первобытной жизнью, в глухих лесных избушках, за продуктами ходили в деревушки, вроде Суворова. Знакомились с интересными северными людьми. Очень романтично, особенно если учесть, что рядом девушка, в которую влюблен. (Поцеловать так и не решился...) Целый день надо ходить с мерной вилкой от дерева к дереву, один измеряет и делает метку, другой пишет. Штаны совсем порвались, пришлось поверху пришить мешковину...

Но счастье быстро кончилось: девочек забрали в контору, а нас с Колькой послали дальше. Сразу все изменилось. На меня напала такая беспросветная тоска, что я удрал домой, не доработав две недели. Было очень стыдно придумывать несуществующие предлоги... Мама сделала вид, что поверила, но я знал: нет.

Такую слабость проявил, до сих пор страдаю.

Дома все ждал писем от Вали, но пришла лишь маленькая записка. Все кончено! За малодушие нужно платить.

К счастью, осенью встречаться не пришлось. Класс расформировали, и учеников передали в техникумы: по выбору или в механический в Череповце, или в лесотехнический под Ленинградом. Я со своими близкими друзьями остался дома, Валя уехала.