Николай Амосов - Книга о счастье и несчастьях. Дневник с воспоминаниями и отступлениями. Книга вторая

Поздравлений, слава Богу, не было. Молодцы.

Нормальная утренняя конференция, много раз описывал. Операции на сегодня. Прооперированные вчера. Доклад ответственного дежурного. Вскрытий на этот раз не было. Повезло, чтобы не напоминать юбиляру: "Мементо мори!" ("Помни о смерти!").

Потом обычный отчет за ноябрь и за 11 месяцев. Не буду приводить цифры, уже не нужно. Не ухудшили результаты.

Так и подошло к нормальному концу... Подумалось: "А может, Амосов, не надо?" Пусть все идет, как шло. Все-таки каждый год был прогресс, прибавлялись сотни спасенных жизней. И еще крутился в голове дуэт из сцены дуэли: "Не засмеяться ли..." Ну нет! Нет!

Речь моя записана у киношников на пленку точно. Но не хочется откладывать, чтобы мельтешиться и переписывать. Перескажу, как помню.

- Ну что же, ребята, пришло время нам прощаться. Сегодня последний день моего директорства. (В этот момент зал "охнул", - как пишется в романах. Даже какие-то возгласы раздались, не помню.)

- Конечно, подожду, пока выберете нового, но, надеюсь, это будет скоро... Жалко с вами расставаться, прямо до слез. Тридцать шесть лет - большой срок. Но... больше нет моих сил переносить людские страдания и смерти. Душевных сил нет. Оперировать бы мог и даже еще буду понемногу. На голову тоже не жалуюсь...

Тут снова маленькая пауза...

- Бесполезно мне, друзья мои, дальше сидеть директором. Хотя и не жду, что у вас произойдут большие революции в хирургических делах при новом директоре. Но вдруг?

Тут снова нечленораздельные заверения... Пауза.

- Не надо заверений, не надо. Вы же знаете меня. Я не смогу сделать поворот к лучшим результатам. Нет для этого времени впереди, да, наверное, уже нет и энергии. А может, нет и ума.

- Вы еще лучше молодого...

- Нет, не лучше. 75 лет - большой возраст. - Я очень вам всем благодарен. Бывал груб, несправедлив. Небось нет ни одного, кому бы не попадало подчас... Одно скажу: никогда не примешивались личные отношения. Ругался только за дело, только за больных. Но каюсь: всегда избегал близкой дружбы с вами. Страдал от этого - хорошие люди. Когда-то на войне и в Брянске убедился: чтобы быть руководителем в большой хирургии, чтобы требовать дело - дружить нельзя... Так уж люди созданы.

Снова возгласы:

- Останьтесь, останьтесь, хоть на год...

- Нет, не останусь. Уже два года я ждал этого дня с нетерпением и много раз проигрывал проводы. Вот видите - чуть не плачу...

Поработали мы все, в общем, не так уж плохо. Слышали отчет: 52 тысячи прооперированных сердечных больных. Правда, 6 процентов умерли. Но остальные-то ушли живыми. Дети остались здоровыми, учатся, работают уже. Взрослые с ревматизмом прожили лишние 10, 15, 20 лет. Конечно, можно бы лучше. Именно это меня и гнетет. Но лучше я организовать не смог.

И еще одно, мы сохранили честь. Смею думать, что не ошибаюсь. Удержались от этой заразы - подарков и взяток, что захлестывают медицину. И за это вам спасибо всем.

"Многие плакали" - таков штамп, но что сделаешь, если таки плакали. (Кинооператоры снимали.) Но сам я держался.

- Не могу не сказать о будущем. О вашем будущем, потому что у меня его уже нет, то есть, конечно, я буду делать науку, напишу книгу. Но это все не то... Поэтому - о вас. Об Институте.

Директора будете выбирать сами. Не спрашивайте у меня совета: я действительно не знаю, кто лучше из тех, что знаете. К демократии вы уже привыкли, по ней и действуйте. Для этого я добивался хозрасчета и самоуправления, чтобы при любом директоре не пропал коллектив. Нет, не то говорю, чтобы не пострадали больные.

Конечно, нужно двигаться вперед. Вы все знаете - куда. Сотни раз говорили. Снижение смертности, маленькие детки, коронарная хирургия. И - пересадка сердца. Как двигаться, рецепта дать не могу. Общие декларации известны: мировой опыт, ездить учиться, доставать оборудование. А главное - стремление, инициатива. То, чего всегда у вас не хватало. Извините, не обижайтесь. Не смог удержаться от критики.

Еще раз спасибо вам всем, товарищи. Простите, если кого обидел понапрасну... Это все.

И сел. Нет, слезы удержал.

С десяток секунд все сидели подавленные. Потом вышел Гриша Квачук, председатель профкома, заведующий отделением стимуляторов. Не мог угадать, что он скажет. А сказал очень хорошо. Примерно так.

- Позвольте мне начать издалека... В 1941 году было мне восемь лет. Отец уходил на войну. Мама, маленькая сестренка и я провожали его у ворот. Мама плакала, а я не понимал, - чего. Но вот отец обнял мать, сестренку, меня, вскинул котомку и пошел из села, к околице, где ждала подвода с товарищами. Они поехали. И тут я понял, что отец уходит совсем, что происходит большое несчастье... Помню, заревел и рванул догонять телегу... Но они уже далеко. Больше мы его не видели. Убит...

Так и сейчас, простите меня за чувствительность. Хочется удержать и сказать, как нашкодившие школьники: "Николай Михайлович! Простите нас, мы больше не будем. Не уходите..."

Вот такая была речь. Никто в Грише лирика не предполагал: такой спокойный, положительный, рациональный. Тут уж у меня, чувствую, глаза увлажняются. Но вовремя себя придавил...

Опять же - "многие плакали"...

- Спасибо, Гриша. Растрогал ты меня. Однако решение твердо. Уходить нужно вовремя... Спасибо еще раз всем.

И пошел со сцены.

Кто-то навесил мне на шею здоровенную бляху - медаль отлили в честь юбилея. И еще показали на стене несколько остроумных шаржей и стихов - собственное творчество сотрудников.

После операций, в три часа, "был сервирован чай" Без выпивки, к сожалению, но с тостами под виноградный сок. Душевно прошло.

Грустный день. Очень грустный.

Ладно, уже двенадцать. Три часа стучу. Спать пора .Завтра начнется новая жизнь. С другими чувствами.

На этом самое время сделать долгий перерыв в записках. Может быть, и насовсем.

(Ах, Амосов! Не хитри, хотя бы сам с собой: не веришь ты в конец жизни!)

"Свободен, слава Богу! Свободен. Наконец-то свободен", - это написано на могиле Лютера Кинга в Вашингтоне. Сам видел. Конечно, нахальство - мне такое говорить по поводу болезней и отпуска.

Отходил полчаса по коридору, перемежая с гимнастикой. Есть ощущение в мышцах, давление понизилось, и захотелось освободиться от информации.

Сегодня был годовой отчет. Два с половиной часа говорил, показал более двадцати таблиц. О блоке или стрессах не вспоминал.

- День покаяния и отпущения грехов! И день надежд: очистились и больше не согрешим...

Таким было начало доклада. Только надежд у меня почти никаких нет... В августе 84-го были. Я составил и размножил "Инструкцию по ведению больных после операции". Последние четыре месяца того года были приличные, и впереди ожидалось еще лучше.