Виктор Шендерович - Изюм из булки

Мы по очереди паримся, я играю с грузным дядькой в пул, обыгрываю его по пьяной лавочке, настроение по совокупности обстоятельств — чудесное. Мелкий с вениками суетится насчет парку, Сережа благостно попивает в углу коньячок.

А телевизор в углу разговаривает себе ночными новостями. И красавица ведущая (единственная одетая в этой сауне) доходит наконец до ежедневных наших чеченских радостей: грузовик опять подорвался на фугасе, трое погибших…

— Этих черножопых, — говорит тут мой партнер по бильярду, — мочить надо всех! Они, — говорит,— вообще не люди!

Он, собственно, ни к кому в отдельности не обращался, но я почему-то решил ответить.

— Голову себе намочи, — говорю. — Раздухарился… Грузный не обиделся, а с пол-оборота вступил в полемику:

— Давить! Давить вместе с детьми! Это звери настоящие! Я из диалога тоже не ушел.

— Фашист, — говорю, — на себя посмотри!

Беседовали мы эдаким образом минут пять. Игра, разумеется, прекратилась — я, помню, даже на всякий случай отложил кий, чтобы не отоварить грузного хама по выпирающему тестом животу. Очень спьяну хотелось.

Потом я увидел побелевшего лицом, осевшего на лавочку знатока пара; потом министра Сережу: он сидел, обхватив голову руками, и мерно мотал ею из стороны в сторону, по всей видимости, пытаясь ее отвернуть. Ровно в эту секунду я понял, что играю в бильярд, пью коньяк и беседую по чеченскому вопросу с губернатором края.

И ведь главное: я же много раз видел его раньше! Но не в простыне, а в Совете Федерации. И про черножопых он ничего там, в телевизоре, не говорил, а все больше про нравственность.

Вечеринка свернулась сама собой. Я уже одевался, а министр внешних связей Сережа все сидел, обхватив руками свою мелкоруководящую голову. Еще древние говорили: «Когда господь хочет наказать человека, он исполняет его желания…»

А тот суетливый, с веничками — это у них был министр культуры.

Вечером 21 февраля 2002 года щелкаю пультом на первую кнопку телевизора и слышу взволнованный монолог Никиты Михалкова.

— Это не имеет никакого отношения к борьбе с терроризмом, — говорит он. — Когда людей обыскивают, унижают их человеческое достоинство…

Я подумал: это он о Чечне, и еще успел удивиться гражданскому мужеству Никиты Сергеевича… Вот, думаю, орел. Ничего не боится! Но через пару секунд выяснилось, что говорит Михалков о мерах безопасности на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити.

Ну, слава богу…

Иногда лед с хоккейной площадки полезно класть на патриотическую голову: чтобы подостыла.

— Надо было осадить чехов, а то они больно вознеслись! — заявил будущий министр спорта Вячеслав Фетисов после нашей победы в хоккейном четвертьфинале той Олимпиады.

Как мы их осадили, видел весь мир: лежали штабелями поперек ворот — внизу Хабибуллин, сверху еще пятеро… Но допустим даже, мы бы разделали соперников, как бог черепаху, — что тогда?

При чем тут «осадить чехов»? У нас что, август 68-го?

Перед полуфиналом, разумеется, про хоккей никто уже не думал, только одно было на сердце: не опозорить Русь-матушку, порвать американцев. А после проигрыша — корреспондент государственного канала подстерегает только что отбросившего коньки хоккеиста Жамнова и спрашивает у него: это национальная трагедия?

И Жамнов отвечает: да, конечно.

И захотелось мне написать хоккеисту письмо примерно следующего содержания:

«Дорогой Алексей! Спешу сообщить вам, что, пока вы играли за команду «Вашингтон Кэпиталз», у вас на родине случилось две чеченские войны с общим счетом убитых и искалеченных за сто тысяч человек; население одевается частично на помойках и питается там же, жилища в зимнее время отапливаются нерегулярно, а в подъездах, примерно раз в неделю, убивают академиков.

И то, что вы и ваши товарищи по специальности деревянными клюшками запихнули в ворота ваших заокеанских коллег-миллионеров меньше резиновых изделий, чем они вам, является вашей маленькой корпоративной неприятностью. Не убивайтесь так…»

Прошло два года, и прошли они не зря.

После победы российских волейболисток в полуфинале волейбольного олимпийского турнира комментатор НТВ-плюс успел поблагодарить за эту победу президента России. Правильно, кого ж еще? Карполь — он так, на подхвате…

Другой мастер слова комментировал боксерский бой нашего многократного чемпиона с неизвестным американцем. Издеваться над соперником комментатор начал еще за пять минут до поединка: да кто он такой, да что он делает на этой Олимпиаде, и у кого это он выигрывал, вот то ли дело наш капитан…

Потом начался бой, и американец начал нашего капитана бить. И все две минуты первого раунда, пока он его бил, комментатор продолжал над американцем издеваться… Потом, как всегда, начались заклинания: я не понимаю, что происходит, что же это такое, надо собраться, еще есть время, этого не может быть…

Вообще, патриоты у нас — это те, которые не любят Америку. Лучшие по профессии, в мировом зачете, Иран и Палестинская автономия, но мы изо всех сил стараемся не отставать…

Баскетбольный матч на чемпионате мира комментировал гражданин огромных патриотических кондиций. Когда после игрового нарушения нашей девушки американка упала на паркет, он сказал (дословно):

— И сильнее, сильнее надо было ее ударить, чтобы она не так быстро поднималась!

Впрочем, человека советской закалки патриотизм может одолеть практически по любому поводу — и безо всякой Америки. Комментатор Перетурин, например, как-то раз сообщил народу поразительную весть:

— Московские динамовцы разгромили команду с Фарерских островов со счетом 1:0…

Моим соседом по дороге в Нижний Новгород оказался дедуля из Курска — лет семидесяти, в тельняшке и с таким запасом провианта, как будто ехать он намеревался до Владивостока.

Мне было добросердечно предложено поесть и налито пива.

Не помню, с чего начался наш разговор, но первый же дедулин тезис поразил меня в самое сердце. В досаде поминая неурожай картофеля на своих сорока сотках, дедуля вдруг в довольно сильных выражениях помянул Соединенные Штаты Америки.

Я поинтересовался: при чем тут Америка? Оказалось: курскую дедулину картошку извел колорадский жук (на метр в землю уходит, ничего с ним сделать нельзя!), а жука того, из названия видно, наслали к нам империалисты, чтобы понизить урожай.

Остаток пути я потратил на изучение этой курской аномалии.

Особых усилий для изучения не требовалось — говорил дедуля сам, ровным, тихим тенорком. Вот что я узнал. Что после войны дедушку не отпустили домой, а оставили (как оставляют вещь) еще на шесть лет служить на флоте; что жена горбатилась в колхозе за трудодни и потом, до самой пенсии, тридцать лет, как лошадь, за копейки, а теперь сильно заболела ногами; что душат налогами — работаешь, работаешь, а ничего не остается; что зять, дочерин муж, оказался трутень — только лежит на диване и пьет; что законы у нас мягкие, а надо бы таких расстреливать и вообще, чтобы знали; что в Америке законы гораздо строже — на Клинтона недавно покушались, и покушавшегося расстреляли (я было не поверил, но дедуля отмел все сомнения — покушались и расстреляли, он точно знает); что при Сталине было тяжело, но справедливо, потому что с народом иначе нельзя; что из Курска в Нижний он едет в гости к внучку и везет ему часы с петушком и кукушечкой.