Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы

Было 2 ч. 30 мин. пополудни.

Когда дым несколько рассеялся, я хотел пройти на ют, посмотреть, что сталось с кормовой башней, но по верхней палубе всякое сообщение между носом и кормой было прервано. Пробовал пройти верхней батареей, откуда, через адмиральскую каюту, был прямой выход на ют, но здесь штабное помещение оказалось охвачено сплошным пожаром… Возвращаясь, встретил быстро спускавшегося по трапу флаг-офицера лейтенанта Крыжановского.

— Куда вы?

— В румпельное отделение! Руль заклинило!.. — кинул он на бегу…

Только этого и недоставало, — подумал я, бросаясь наверх.

Выбежав на передний мостик, я в первый момент не мог ориентироваться: недалеко справа, почти контр курсом, проходила наша эскадра. Особенно врезался в память «Наварин», который, должно быть, отстав, теперь нагонял, работая полным ходом и неся перед носом огромный бурун…

Очевидно, «Суворов» раньше, чем послушался машин, успел под действием заклиненного руля повернуть почти на 16 румбов.

Линия нашей эскадры была очень неправильная и сильно растянутая, особенно третий отряд. Головных я не видел, — они были у нас под ветром и заслонялись дымом пожара. В том же направлении находился и неприятель. Ориентируясь по солнцу и ветру, можно было сказать, что наша эскадра идет приблизительно на SO, а неприятель находится от нее к NO.

На случай, если в бою «Суворов» выйдет из строя, миноносцы «Бедовый» и «Быстрый» должны были немедленно подойти к нему, снять адмирала со штабом и перевезти его на другой, исправный, корабль. Однако, сколько я ни высматривал по сторонам — миноносцев не было… Сделать сигнал? но чем? — все средства сигнализации давно были уничтожены…

Между тем, если мы за дымом собственного пожара почти не видели неприятеля, он нас хорошо видел и всю силу своего огня сосредоточил на подбитом броненосце, пытаясь добить его окончательно. Снаряды сыпались один за другим. Это был какой-то вихрь огня и железа… Стоя почти на месте и медленно разворачиваясь машинами, чтобы привести на должный курс и следовать за эскадрой, «Суворов» по очереди подставлял неприятелю свои избитые борта, бешено отстреливаясь из уцелевших (уже немногих) орудий…

Вот что записано об этих моментах очевидцами из числа наших противников (Для установления связи между фактами, мною лично наблюдавши мися и записанными, а также для объяснения действий японцев, я пользуюсь источниками, которые, полагаю, нельзя заподозрить в пристрастии к нам: это две японские книжки официозного издания, обе под заглавием «Ниппон-Кай Тай-кайсен», т. е. «Великое сражение Японского моря». Книжки иллюстрированы многочисленными фототипиями, схематическими планами отдельных моментов сражения и содержат в себе донесения различных кораблей и отрядов. Некоторые несущественные разногласия в описании деталей различными свидетелями нигде не сглажены, что только придает изданию особенный характер правдивости.

Прошу читателей извинить тяжелый, иногда даже нескладный, язык приводимых мною цитат. Причина тому — мое желание по возможности ближе держаться к подлиннику, а японский язык по конструкции своей фразы совсем не похож на европейские.):

«Вышедший из строя «Суворов», охваченный пожаром, все еще двигался (за эскадрой), но скоро под нашим огнем потерял переднюю мачту, обе трубы и весь был окутан огнем и дымом. Положительно никто бы не узнал, что это за судно, так оно было избито. Однако и в этом жалком состоянии все же, как настоящий флагманский корабль, «Суворов» не прекращал боя, действуя, как мог, из уцелевших орудий…»

Другая выдержка из описания действий эскадры адмирала Камимуры:

«Суворов», поражаемый огнем обеих наших эскадр, окончательно вышел из строя. Вся верхняя часть его была в бесчисленных пробоинах, и весь он был окутан дымом. Мачты упали; трубы упали одна за другой; он потерял способность управляться, а пожар все усиливался… Но, и находясь вне боевой линии, он все же продолжал сражаться так, что наши воины отдавали должное его геройскому сопротивлению…»

Возвращаюсь к личным моим впечатлениям.

Среди гула выстрелов собственных орудий, взрывов неприятельских снарядов и рева пожара, мне, конечно, и в голову не пришло подумать о том, в какую сторону мы ворочаем — на ветер или под ветер? Но вскоре я это почувствовал. Когда броненосец, разворачиваясь на курс, стал кормой против ветра, дым и пламя с горящих ростр хлынули прямо на передний мостик, где я находился. Вероятно, высматривая желанные миноносцы, я не обратил внимания на постепенное приближение опасности и спохватился только тогда, когда оказался в непроницаемом дыму. Раскаленный воздух жег лицо и руки; едкая гарь слепила глаза; дышать было нечем… Надо было спасаться, и притом спасаться, идя навстречу пламени, так как вперед, на бак, схода не существовало… Одно мгновение у меня мелькнула мысль соскочить с мостика на носовую 12-дюймовую башню, но ориентироваться, выбрать место и направление для прыжка было невозможно… Как я вылез из этого пекла?.. Может быть, кто-нибудь из команды, ранее видевший меня на мостике, выволок?.. Как я попал в верхнюю батарею, на знакомое место, к судовому образу, — совершенно не помню и не могу себе представить…

Отдышавшись, выпив воды и промыв глаза, я осмотрелся. Здесь было совсем уютно. Большой киот судового образа оставался невредимым и, по-видимому, кроме первого шального снаряда, уничтожившего временный перевязочный пункт, ни одного больше не залетало в этот укромный уголок.

Тут же стояло несколько человек команды. Среди них я признал некоторых сигнальщиков Демчинского и спросил о нём. Ответили, что ранен и ушел на перевязку. Эти люди стояли молча, наружно спокойные, и только во взглядах, устремленных на меня, чувствовалась глухая тревога, ожидание и смутная надежда… Казалось, они верили, или хотели верить, что я могу еще приказать делать что-то нужное, что-то важное и спасительное, и ждали… Но что я мог приказать? Разве что посоветовать уйти вниз, спрятаться под броневую палубу и там ждать своей участи?.. Это они и сами знали. Им надо было другого. Они еще чувствовали себя способными к борьбе… Эти «пережившие» были очень хороши!..

И мне показалось безумно жестоким разбить их веру, потушить последнюю искру надежды, сказать грубую правду, сказать, что борьба невозможна, что все кончено… Нет! Я не мог этого… Наоборот — я так страстно хотел обмануть их, раздуть эту искру… Что ж? — пусть умирают в счастливой уверенности, что, может быть, следующий миг несет с собой победу, жизнь, славу…