Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы

Так думали многие.

16 июля или в ночь на 17-е (не могу сказать точно — мы жили тогда отрывочными слухами) наши войска очистили и Зеленые горы, и Дагушан, и Волчьи горы. Последние — почти без боя, но, как рассказывали, с потерями из-за какой-то путаницы, происшедшей при отступлении, когда наши попали под фланговый огонь японцев.

16 июля можно было считать началом тесной осады крепости. С утра и до 2 ч. дня «Ретвизан», «Пересвет» и «Победа» обстреливали перекидным огнем долину реки Лунхэ, где неприятель проявлял особую деятельность.

Ночь на 18 июля прошла тревожно. Еще с вечера были сделаны сигналы: — Приготовиться к ночной стрельбе. — Иметь десант наготове. — Броненосцам с рассветом начать стрельбу. — «Новику», канонеркам и миноносцам в 6 ч. утра идти на рейд и т. д.

Однако японцы на штурм не пошли. Возможно, что такая передышка была вызвана условиями погоды: как раз надвинулись почти беспрерывные дожди и туманы.

19 июля мы опять стали дежурными на внешнем рейде.

В особенно ненастные дни странные речи приходилось слышать в кают-компании. Не обращаясь прямо ко мне, а как бы зондируя почву, то тут, то там высказывались не то мечты, не то предложения — «отрясти прах от ног своих», воспользоваться моментом, когда ни с моря, ни с берега нас не видно, отдать швартовы и сделать попытку прорваться во Владивосток: пропадем — так пропадем, но в случае удачи там, вместо снятых, нам поставят новые пушки, и там мы на что-нибудь еще пригодимся, а здесь — что мы такое? — лишний приз, обеспеченный неприятелю…

Иногда я делал вид, что не слышу, иногда же вынужден был останавливать мечтателей. Я пояснял им, что такой поступок был бы равносилен оставлению часовым его поста, что командующий эскадрой, конечно, лучше нас осведомлен о положении дел, что если он не выходит в море, то на основании каких-нибудь веских соображений, а когда наступит благоприятный момент — ему для решительного боя потребуются все наличные силы, дорога будет каждая пушка…

Мне не возражали, но я видел, я чувствовал то глубокое недоверие, с которым встречались слова «решительный бой», а заявление о ценности «каждой пушки» вызвало однажды ироническую реплику — «кроме тех, которые сняты на берег»…

Да! Это была полная деморализация…

За эти же дни выяснилось новое, весьма печальное и тревожное обстоятельство.

Во время обычной ночной стрельбы по японским миноносцам вдруг замолчала одна из 6-дюймовок.

— Что такое? Опять не осмотрели? Опять заряд рассыпался? — сердито кричал командир, видя, что пушку разряжают с дула.

— Нет, не заряд! — раздраженно отозвался с палубы плутонговый командир. — Гораздо хуже! Снаряд не лезет на место!..

Оказывается, при спешной отправке боевых припасов в Порт-Артур, которому угрожала опасность быть отрезанным от севера, некоторые партии снарядов посылались либо вовсе не калиброванные, либо калиброванные только частью (некоторый процент от общего их числа).

Конечно, отправители могли ссылаться на 527-ю ст. Морского устава, по которой артиллерийский офицер, «в случае несогласия предметов с утвержденными образцами, приостанавливает прием и докладывает командиру»; конечно, артиллерийский офицер мог указать на физическую невозможность, на отсутствие всяких средств, а главное — времени, для тщательной поверки боевых запасов, принимаемых из портовых складов на пополнение израсходованных; конечно, заведывавший артурскими складами совершенно справедливо мог указать, что ведь он снаряды принимал не с завода, а от центральных управлений, что у него тоже не было ни времени, ни средств для их калибровки… Словом, как всегда, виновными оказывались все, т. е. никто, а факт оставался фактом.

Наш артиллерийский офицер был крайне озабочен этим открытием. Снаряды принимались нами по мере их расхода и помещались в погребах на свободные места. Разобрать теперь, какие именно остались от приёмок до войны, какие приняты вновь, — оказывалось невозможным. Проверить все содержимое погребов, в условиях военного времени, нельзя было сразу, а лишь постепенно, выгружая снаряды малыми партиями… Требовалось время, а разве мы знали, сколько времени в нашем распоряжении? — Это зависело от намерений неприятеля…

Не знаю, вследствие ли небрежной калибровки или просто вследствие дурного качества металла оказалось еще, что наши чугунные снаряды (самые дешевые, а потому весьма многочисленные в боевом комплекте) часто раскалываются при самом вылете из дула орудия… Когда при стрельбе по японским миноносцам огонь с «Гиляка» приходилось направлять близко мимо нашего места (дежурного крейсера), то по утрам мы не раз находили на палубе осколки его чугунных снарядов.

Помимо опасности для соседей, такой снаряд, расколовшись в самом дуле, мог вывести орудие из строя, а потому последовало распоряжение: «При стрельбе чугунными снарядами употреблять практические (т. е. половинные) заряды».

Печальное решение в смысле использования всей силы своей артиллерии, но — увы! — неизбежное…

20 июля объявлено было, что всем добровольцам и вольнонаемным служащим разрешается нарушить контракты и, по способности, уезжать из крепости морем, в Чифу, на китайских джонках…

Плохая примета!..

Японцы не проявляли активных действий, видимо, усиленно занятые постройкой осадных батарей. Суда эскадры, стоя в бассейнах, вели редкую перекидную стрельбу, пытаясь помешать их работам, способствуя сухопутной обороне крепости…

Какая ирония! — Флот на сухопутном фронте…

22 июля мы сменились с дежурства на рейде и стали на сторожевой пост в проходе.

Странное дело, как в последующие дни резко изменилось настроение личного состава эскадры. Я часто наблюдал такого рода явления за время минувшей войны и прямо отказываюсь найти им какое-либо объяснение. Почему в известный момент массы относятся с недоверием к открыто высказанным намерениям тех, кому они обязаны верить и кто, de facto, еще ни разу не заслужил и тени упрека в каком-либо обмане? Почему в другой момент те же массы вдруг преисполняются глубокой верой в искренность намерений своих руководителей, притом намерений, даже не высказанных, а только подозреваемых?.. — Психологическая загадка, которую предстоит разрешить в будущем ученым исследователям. Или… спиритам? — Кто знает?..