Ричард Дана - Два года на палубе

— Пошел грота-галс! — скомандовал капитан, когда галс был уже заложен на шпиль, и вся команда стояла на вымбовках.

Грот сразу же вздулся, словно намереваясь поднять грота-штаг. Блоки скрипели и бились в воздухе, однако сила механизма переборола стихию.

— Пошел шпиль! Шпиль на пал! А ну, дружнее!

И в ритме шанти двадцать мускулистых рук начали проворачивать шпиль. Вскоре галсовый угол паруса был подтянут почти до ватервейса, а вахта правого борта выбрала шкот, и судно, подобно обезумевшей лошади, запрыгало по волнам, сотрясаясь всем корпусом и вздрагивая каждым своим сочленением, отряхивая с носа пену, которая при каждом ударе волны летела на многие ярды под ветер. Полчаса такого хода, и дело было сделано. Теперь убрали грот, и судно, словно почувствовав облегчение, пошло более или менее плавно. Вскоре на фоке были взяты рифы, а нас, крюйс-марсовых, послали взять еще один риф на крюйс-марселе...

Обогнув мыс и отойдя довольно далеко от берега, мы обрасопили реи, добавили парусов и пошли почти на чистый фордевинд прямиком к Сан-Педро. Всю ночь был сильный ветер с дождем, но к рассвету неожиданно заштилело, шторм выдохся, и в

четверг, 22 октября мы пришли в Сан-Педро на свое старое якорное место, открытое зюйд-остам, в лиге от берега и стали с дуплинем на якорном канате, с рифами на марселях и заменив сезни каболками. Здесь мы оставались десять дней, занимаясь обычной перевозкой шкур, вкатывали товары на крутой холм, ходили босиком по острым камням и мокли по шею в соленой воде.

На третий день из Сан-Хуана пришла «Роса». Она была там через сутки после зюйд-оста, и, по рассказам команды, гавань выглядела гладкой, как деревенский пруд. «Роса» взяла в Сан-Хуане тысячу шкур, которые были предназначены нам, но из-за шторма остались на берегу. Это немало опечалило нас, и не только оттого, что нас обошел «итальянец», но прежде всего потому, что каждая сотня шкур приближала нас к тем сорока тысячам, собрав которые, мы смогли бы распроститься с Калифорнией.

Здесь же, в Сан-Педро, к нам на судно нанялся новый матрос, англичанин лет двадцати шести, оказавшийся хорошим моряком, да еще имевший приличный голос. Кроме того, и это было для меня более существенно, он получил хорошее образование. Назвался он Джорджем Маршем и рассказывал, что начал плавать еще с детства на судах контрабандистов, промышлявших на побережье Германии и обоих берегах Английского канала. Этим он объяснил свое знание французского языка, которым владел не хуже, чем английским. Его «палубное» воспитание явно не имело никакого отношения к той правильной английской речи, которую он употреблял и которая уж никак не могла быть ему привита на «контрабандисте». Писал он каллиграфическим почерком, изъяснялся изысканно, в разговорах со мной он прибегал к книжным выражениям и даже приводил по памяти целые отрывки из литературных произведений и, кроме того, обнаружил поразительные знания английского судебного права и парламентских правил. И при всем этом он уверял, будто его воспитывали контрабандисты. Один матрос, с которым я случайно разговорился и который когда-то плавал вместе с Джорджем, рассказывал, что однажды слышал в бординг-хаузе, где они вместе остановились, что тот обучался в колледже (скорее всего, в морском, так как он не знал ни латыни, ни греческого), отчего и знает математику и французский язык. Он был совсем не такой человек, как Гаррис. Гаррис добился всего вопреки обстоятельствам, благодаря своему уму и характеру, а Джордж, по всей очевидности, происходил совершенно из других слоев общества и в раннем возрасте получил соответствующее воспитание, но впоследствии, так ничего и не добившись, превратился в бродягу. Впрочем, он и не отличался той силой характера и цепкостью ума, как Гаррис; у него сохранились лишь воспоминания о хорошем образовании, и в придачу — понятие о чести и отзывчивость, которые не смогли сломить годы собачьей жизни. После того как он пробыл некоторое время у нас на судне, мы узнали от него самого историю его приключений за последние два года, что впоследствии подтвердилось, и у нас уже не оставалось сомнений относительно правдивости этого человека.

Если я не ошибаюсь, в 1833 году он вышел из Нью-Йорка в Кантон на бриге «Лэскар». В Ост-Индии это судно было продано, и он нанялся в Маниле на небольшую шхуну, занимавшуюся торговлей между островами. Однажды эта шхуна наскочила на риф, команда подверглась нападению аборигенов, и после отчаянной схватки в живых остались лишь капитан, сам Джордж и юнга. Им пришлось сдаться, их связали и отвезли в пироге на ближайший остров. Через месяц одному из них удалось бежать. Я уже забыл все подробности, но такая возможность предоставилась только одному, и они избрали капитана, после того как тот обещал в случае удачи вызволить остальных. Его попытка увенчалась успехом, он добрался до американского судна, возвратился в Манилу, а оттуда в Америку, так ничего и не сделав для их освобождения. Как обнаружилось впоследствии, капитан даже не сообщил никому о случившемся. Юнга, который остался вместе с Джорджем, умер, и теперь, когда для Джорджа не было уже никакой надежды, островитяне стали относиться к нему добрее. Они раскрасили его и покрыли тело татуировкой (впрочем, он не позволял трогать лицо и руки) и дали ему двух или трех жен. Так он прожил полуголый, в совершенной праздности больше года в благословенном климате, в полнейшем изобилии. Однако вскоре это ему наскучило, и он под разными предлогами стал посещать отдаленные уголки острова, высматривая, не покажется ли где судно. Как-то раз Джордж вместе с одним островитянином отправился в маленькой пироге на рыбную ловлю и неожиданно заметил в полуторах лигах паруса большого судна. С превеликим трудом ему удалось уговорить своего товарища добраться до судна, за что наобещал тому много табака и рома. Эти предметы, к которым аборигены уже приохотились благодаря стараниям американских торговцев, были слишком соблазнительны для его спутника, и тот согласился. Они пустились наперерез судну и гребли изо всех сил, пока то не подошло к ним. Джордж поднялся на палубу, почти совершенно голый и разукрашенный татуировкой с головы до пят, так что его было почти невозможно отличить от настоящего островитянина. Каково же было изумление моряков, когда он заговорил. Выслушав его, капитан приказал вымыть его и одеть. А бедный островитянин был отпущен, получив в подарок нож, немного табака и кусок ткани. Так Джордж попал на нью-йоркское судно «Кабот» под командованием капитана Лоу. Оно направлялось в Манилу, и до прихода туда Джордж работал матросом, а там нанялся на бриг, шедший на Сандвичевы острова. Из Оаху он пришел в Монтерей вторым помощником на английском бриге «Клементина», однако, не поладив с капитаном, сошел на берег в Сан-Педро, где и попал к нам. Спустя полгода в газетах, доставленных пришедшим из Бостона судном, мы прочитали письмо капитана Лоу, в котором в точности описывались все события, рассказанные нам самим Джорджем.