Жозеф Кессель - Армия теней

Эти мучения исказили его лицо, и Матильда сделала то, на что казалась неспособной. Она взяла руку Жербье и мгновение подержала ее в своих руках. Жербье, казалось, не заметил этого жеста. Но в душе он был более благодарен ей за это, чем даже за спасение своей жизни.

В маленьком доме долго никто не жил. Он ничем не отличался от бунгало, построенных вокруг, сжатых вместе в районе новой застройки для низших классов. Он был только более сырым, чем другие, потому что узкий сад примыкал к болоту за ним. Этой дорогой Жербье вместе с Бизоном приехали сюда на следующую ночь после приключения на стрельбище. Жербье нес с собой чемодан, полный бланков, карточек и документов. Бизон нес мешок с едой. Бесшумно войдя в дом, оба мужчины были поражены резким запахом плесени.

— Ничего, зато вполне безопасно, — сказал Бизон.

Он поставил на пол в кухне мешок и вышел. Жербье осторожно закрыл дверь, ведущую из сада в маленький, покрывшийся плесенью домик.

Три месяца подряд он не выходил из него.

Ставни были всегда наглухо закрыты. Парадная дверь, выходящая на дорогу, никогда не открывалась. Жербье никогда не разводил огонь. (К счастью, весна была ранней.) Он никогда не включал электричество, чтобы не увеличивать показания счетчика. Он работал при свете карбидной лампы, тщательно накрытой плотным колпаком. Он ел холодную пищу. Раз в неделю, вместе с почтой, ему приносили хлеб и консервы, которые можно было достать на черном рынке. Дни и часы таких посещений были установлены заранее.

Кроме них, у Жербье не было никакой надежды на связь с внешним миром. Шеф приказал ему самую максимальную осторожность. Фотографии Жербье были вывешены повсюду. За его голову Гестапо обещало огромную награду.

Когда ночи были очень темными, Жербье выходил в сад. Но проводил там только несколько минут. Стоило залаять собаке, хлопнуть двери в соседнем доме, как Жербье тихо возвращался к себе.

Все эти три месяца к нему не пробилась ни одна искорка окружающей жизни.

Приближалась полночь. Жербье, сняв обувь, бродил из одной комнаты в другую, из которых состоял дом. Карбидная лампа освещала только часть стола, на котором лежали бумаги: планы, донесения, заметки. Почта была готова. Жербье не знал больше, чем заняться. Он немного дольше побродил по дому. Потом пожал плечами, взял колоду карт и начал раскладывать пасьянс.

Очень медленно провернулся ключ в замке двери, выходящей в сад. Жербье прекратил пасьянс, но оставил карты лежать на столе, чтобы потом спокойно продолжить игру. Он закрыл глаза.

— Бизон или Жан-Франсуа, — удивился он. — Если Бизон, значит принес новости… Сухие жесткие губы сжались, а брови искривились, как у человека, борющегося с душевными муками.

— Я совсем отупел, — пробормотал Жербье.

Дверь в вестибюль открылась бесшумно, и на пороге появилась фигура. Хотя эта часть комнаты была темной, Жербье сразу увидел, что это не Жан-Франсуа и не Бизон. Человек был ниже их. У него были длинные волосы и сгорбленная спина. Жербье встал, но не решался подойти к нему. Человек засмеялся — наивным, нежным, почти бесшумным смехом.

— Это…, это вы…, шеф? — недоверчиво прошептал Жербье.

Люк Жарди подошел ближе к столу, и каждый шаг делал его лицо все больше различимым. Жербье положил руки на плечи Жарди и, не моргая, уставился на него.

— Мне захотелось немного поговорить с тобой, — сказал Люк Жарди. — Маленький братец Жан показал мне дорогу. Он караулит снаружи.

Жербье все еще держал Жарди за плечи, и его пальцы ласкали изношенный материал пальто.

— Его челюсти и глаза все еще крепки, — подумал Жарди. — Но он больше не способен на свою полуулыбку.

Наконец Жербье сказал:

— В последний раз я видел вас, шеф, как раз на стрельбище. Я видел вас среди свечей. Помните тот обед при свечах в Лондоне? Я бежал… Потому что я побежал, как и все, вы знаете… Я не хотел петь, как они, потому что я нашел решение для смерти и думал о вас. Я не пел, но я бежал. Как ничтожно…

— Я не думаю, что это ничтожно — быть человеком, — со смехом сказал Жарди.

Жербье, показалось, не слышал его. Он опустил руки и продолжал:

— На допросах, однако, мне удалось устоять. Правда, со мной не особо плохо обращались. Думаю, они чувствуют тех, кто не очень уязвим. Кроме того, люди носят на себе знак. Часто тот, кто предпринимает самые серьезные меры предосторожности, попадается. А другие, вроде Бизона или вашего брата, всегда ускользают… У них есть знак.

Люк Жарди взглянул на пасьянс, разложенный на столе.

— Я знаю, знаю, — сказал Жербье.

Он снова потер лоб и неожиданно перемешал все карты.

- — Иногда мне кажется, что тюрьма была менее удушливой, — сказал он. — Там можно было предусмотреть ответы. Я искал пути побега. Я слушал других. Я разговаривал с охраной. Здесь я живу в крошечном ватном мире. Мокрая, темная вата. Образы и мысли ходят по кругу. Потеря контактов сводит с ума. Я вспоминаю одного коммуниста в тюрьме. Не того, со стрельбища. Другого. Он так же долго, как и я прятался в укрытии. Товарища, единственного, кого он видел, арестовали. Никаких контактов неделями. Это было хуже всего, говорил он. Я знаю, что у нас разграничение не столь сурово. Я много думал о дисциплине коммунистов.

— Жербье, я хотел бы узнать одну вещь, — спросил Жарди дружелюбным тоном.

— Это одиночество заставило вас говорить так много и так быстро? Или вы хотите избавиться от мыслей о Матильде?..

Жан-Франсуа припал к земле, невидимый и неподвижный, у стены маленького дом. Внутри дома его старший брат выполнял неведомое ему задание. Его брат…

— В чем дело? Почему все не так, как раньше? — удивлялся Жан-Франсуа. — Кто изменился? Он или я?

Жан-Франсуа думал о своих товарищах — преследуемых, посаженных в тюрьму, изуродованных, повешенных, расстрелянных. И еще он думал о восхитительных успехах, диверсиях, рейдах, газетах, распространяемых тысячами экземпляров, связях с Лондоном, высадках с парашютом, отправках на кораблях, о чудесах подпольного мира, к которому он принадлежал. У всего этого был свой источник, и все по — прежнему организовывалось в маленьком особняке на Рю де ла Мюэт, с клавесином, старушкой-служанкой и братом, которого Жан-Франсуа всегда считал беззащитным, трогательным и немного смешным. Для Жана-Франсуа он все — таки не мог быть Шефом. Но больше не мог быть и Святым Лукой.

Жан-Франсуа уже не знал, как ему называть человека, которого он только что провел в этот маленький домик.

— Сегодня ночью нам нужно поговорить о Матильде, — сказал Люк Жарди.

Жербье откинул назад голову, как будто он оказался слишком близко к Жарди и к узкому кругу света, исходящего от карбидной лампы под колпаком.