Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Пришел конец и его сомнениям и колебаниям, столь долго мешавшим творчеству. Теперь, когда пришел черед России пошатнуться от удара, имело смысл передать читателям, как все происходило во Франции. «Цитадель» Сент-Экс отложил в сторону и всерьез приступил к работе над своей военной книгой – «Военный летчик». Как обычно, он работал ночью, совсем как Бальзак, укутавшись в халат, подбадривая себя щедрой кружкой кофе, сваренного прежде, чем усесться работать за изрубцованный окурками стол в гостиной. Письменный его стол, как отметил Галантьер, служил лишь «вместилищем самых разнообразных предметов, причем в этом разнообразии вы не отыскали бы чековой книжки. Время от времени он писал в ночном ресторане, где, отведав в два часа ночи блюдо из говяжьей отбивной, политой оливковым маслом и покрытой слоем перца, он трудился уже до рассвета. Исписавшись до изнеможения, он растягивался дома на диване под лампой, брал в руки микрофон и начинал зачитывать для записи только что написанные страницы, попутно их исправляя. Где-то в семь или восемь часов утра он отправлялся спать. Секретарша приходила к девяти и печатала, пока он спал. Часто, когда друзья заглядывали на обед в час дня, им приходилось названивать и колотить в дверь минут двадцать в ожидании, пока Антуан проснется и откроет им». Если он погружался в глубины своих снов, почти ничто не могло разбудить его, разве только взорвавшийся динамит или разрыв снаряда.

Бернара Ламота призвали иллюстрировать его новую книгу, а Льюису Галантьеру поручили работу над переводом будущей книги «Полет на Аррас». И на того и на другого, как и на Ивонн Мишель, обрушивался град полуночных телефонных звонков: Антуан требовал немедленной реакции на его выстраданные в ночных бдениях строчки. «В два часа ночи, – вспоминал Галантьер, – под полунасмешливым-полуразъяренным взглядом моей жены, не понимая ни слова из того, что быстрый приглушенный голос зачитывал в телефонную трубку (поскольку я, естественно, уже спал), я кивал и вставлял соответствующие замечания «Ах!» или «Это хорошо, о да!», одновременно тщетно пытаясь ухватить нить повествования. После настойчивого требования, следовавшего за чтением, поведать Антуану свое мнение, я механически лицемерно повторял: «Великолепно! Великолепно!» Обычно звонок завершался длинной тишиной, когда мне казалось, будто я слышу, как Сент-Экзюпери мысленно перелистывает написанное, затем внезапно он произносил: «Что ж! Жаль, что потревожил вас. Доброй ночи!» – и вешал трубку».

Должно быть, частично из-за желания выбраться хоть на время из отравленной атмосферы Нью-Йорка, несколькими неделями позже Сент-Экзюпери решил принять приглашение Жана Ренуара и присоединиться к нему в Голливуде. Во время их плавания через Атлантику они обсуждали возможность создания фильма на основе южноамериканских впечатлений Антуана, и эта идея сильно привлекала Сент-Экзюпери. Со времени «Анны-Марии» он уже дважды пробовал писать новые сценарии, хотя и с меньшим успехом.

В Голливуде Жан Ренуар арендовал большой дом, на втором этаже которого Сент-Экзюпери выделили комнату для сна и работы. График их жизни полностью не совпадал: Сент-Экс, как обычно, работал всю ночь, в то время как Ренуару, снимавшему «Болотную воду», приходилось уезжать на студию рано утром. Между 8 и 8.30, когда Ренуар сам готовил себе завтрак из бекона и яиц, Сент-Экс спускался вниз «поужинать». Единственным одинаковым пристрастием обоих являлось оливковое масло, бутылку которого Сент-Экс всегда ставил рядом со своей тарелкой во время обеда и на плас Вобан и на рю Мишель-Анж. Здесь масло оставляли в морозилке для загустения, после чего намазывали на ломти подрумяненного на огне хлеба. Иногда по утрам Сент-Экзюпери проходил сразу в свою спальню, где ложился и спал далеко за полдень. Случалось, он присоединялся к Ренуару в студии, заходя к нему перед тем, как тот шел домой. Это позволяло им обсудить задуманный фильм, сюжетная линия которого строилась вокруг первых попыток пионеров воздухоплавания перелететь через Анды (опыта и приключений Мермоза и Гийоме), с промежуточными эпизодами, связанными с Конкордией, для добавления мягких лиричных и романтичных нот. Но их замыслам не пришлось осуществиться. Помешала война и желание Голливуда разрабатывать более актуальные военные темы.

Между тем переломы Сент-Экзюпери внезапно дали о себе знать, и однажды он почувствовал приступ головокружения и потерял сознание. Вызвали доктора Жан-Луи Лапейра, единственного французского доктора в Лос-Анджелесе. Врач нашел Сент-Экса «в кровати посреди грандиозной свалки из рукописей, газет и диктофонных записей. Мне посчастливилось, – вспоминал он позднее, – слышать, как он читал для меня несколько недавно законченных эпизодов из его книги («Военный летчик»), над которой обыкновенно энергично работал все ночи напролет». Жан-Луи Лапейр послал его к специалисту, доктору Элмеру Белту, возглавлявшему хирургическую клинику. Первая встреча с пациентом получилась комической, поскольку, по словам его жены, госпожи Рут Белт, «некоторое знакомство доктора с французским языком оказалось сродни дружественным отношениям Сент-Экса с английским. Что касается испанского, тут каждый обладал поверхностными познаниями некоторых слов и даже фраз, но они показали полное несовпадение, когда речь зашла о медицинских терминах. Неожиданно Сент-Экс пересек консультационный кабинет доктора Белта и, подняв трубку телефона, быстро набрал номер. Минутная пауза, и затем он разродился изредка прерывавшимся потоком французских слов, сопровождавшимся жестикуляцией его больших выразительных рук. Резко прервав разговор, пациент перевесился через стол и, широко улыбаясь, протянул трубку доктору Белту. На другом конце провода секретарша перевела его вопросы на английский язык, и затем, как только доктор Белт закончил отвечать, он вернул трубку Сент-Эксу. Так продолжалось несколько раундов. Тема разговора была достаточно серьезна, но необычный способ ведения приема заставлял обоих периодически посмеиваться».

Рентген показал неизбежность еще одной операции, необходимой для исправления смещения, не выправленного после аварии в Гватемале. Экзюпери положили в хирургическую клинику. Забавно было наблюдать, как всякий раз при появлении доктора Белта на утреннем осмотре Антуан сразу же тянулся к телефону, стоявшему на прикроватном столике, и поспешно набирал номер своего переводчика. «Когда, – вспоминает госпожа Белт, – ответ избавлял его от сомнений, бурливших в нем, вероятно, в течение всей ночи, он коротко отмечал это по-французски, по-английски или по-испански». Позже, когда Экзюпери уже шел на поправку, он даже попытался употребить немецкие слова и тут обнаружил по нерешительному «яволь» доктора, что это и был тот универсальный язык, который оба так долго искали. Вряд ли юный Сент-Экзюпери мог предположить (во время летних каникул 1918 года), что занятия с частным репетитором, приглашенным матерью для обучения сына немецкому языку (для поступления в Военно-морскую академию), в один прекрасный день помогут ему в общении с жителем Калифорнии!