Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

«Растянувшись на их коврах, – писал он матери, – я могу видеть из-под отогнутого брезента этот спокойный, закругленный песок, эту горбатую землю и сыновей шейхов, играющих голышом на солнце, а верблюды отдыхают тут же, привязанные около палатки. И у меня возникает странное ощущение. Ни отдаленности, ни изоляции, а мимолетной игры». Он оказался, наконец, в «логове зверя», но местные «звери» были совсем как ручные, по крайней мере на какое-то время. С помощью переводчиков он даже сумел научить кое-кого из них петь «Марсельезу»!

Постепенно он начал понимать неписаные законы пустыни. Марокканцы чаще относились с большим высокомерием к испанцам, прячущимся в своей крепости, нежели к французам, жившим в лачуге за пределами зубчатых стен, людям, которым нечем было обороняться. Разве что крутящимся пропеллером и ручкой двери, наделенной таинственной, отгоняющей силой. Время от времени марокканский стрелок направлял пулю в крепостную стену форта вовсе не с определенным намерением убить кого-нибудь из часовых, а скорее чтобы напомнить чужеземцам, съеживающимся за своими укрепленными стенами: это он, бедуин, все еще хозяин пустыни. Многие марокканцы, столкнувшись на тропе с европейцем, предпочитали отвернуться и сплевывали в пыль, дабы показать, что для них «руми» – объект отнюдь не ненависти, но презрения. «Вам повезло, – как-то раз мрачно заявил Антуану один из вождей, в подчинении у которого насчитывалось три сотни винтовок, – что вы, французы, так далеко, больше сотни дней пути». «Вы едите салат, подобно козлам, и вы едите свинину, подобно свиньям», – вынес приговор европейцам неумолимо суровый марокканец, весь в синем, восседая под тентом, словно судья. И в тоне его сквозило бесконечное презрение.

Однажды двоим товарищам Сент-Экзюпери, пилотам Анри Делоне и Марселю Рейну, удалось взлететь на своих «бреге» после аварийного приземления на берегу. Дюжину бутылок воды «Перрье» пришлось вылить в один из радиаторов, который начал кипеть, но им пришлось оставить на месте крушения весь провиант и двух переводчиков, дабы облегчить взлет. На следующий день двое этих выносливых марокканцев, пройдя длиннющий путь, добрались до Джуби. Их глаза сверкали так же ярко, как серебряные лезвия их кинжалов. Прежде чем переводчики направились в свою палатку, пилоты пригласили их в свою хибару выпить чай и поесть бисквиты. Наконец, после долгих уговоров, один из них поведал, как их настиг караван, направляющийся на юг. В предвкушении добычи погонщики верблюдов развернули караван и направились назад, к тому месту на берегу, где потерпели аварию два «бреге». Презрительно откинув несколько бутылок вина (ведь алкоголь запрещен Святой Книгой), погонщики разворошили оба мешка с овощами и забавлялись, пиная цветную капусту и салат по всему берегу.

Странно было жить подобным образом, втиснутыми в небольшое пространство между морем и песком, словно какие-то рачки или моллюски, выброшенные на берег приливом. Во время прилива вода плескалась совсем близко, прямо у их хибары, и Сент-Экзюпери мог почти касаться волны, протянув руку из окна. С другой стороны виднелась пустыня и призрачные ночью очертания бессоно-ангара, где размещались четыре самолета базы. Спать приходилось на досках, прикрытых матрацем, заполненным тонким слоем соломы. Кувшин с водой, металлический таз, пишущая машинка, горстка книг и журнал авиалинии завершали скудный декор. Имелись еще одна спальня для транзитных пилотов и «комната отдыха», украшенная фотографиями красоток, вырезанных из журналов, которые соблазнительно кивали со стен вечером при свете шипящей керосиновой лампы, совсем как у первых поселенцев на Диком Западе. Часто снаружи раздавались звуки, напоминавшие шум дождя, но легкое постукивание по рифленой крыше происходило всего лишь из-за ночного конденсата сырого воздуха. Для развлечения нашелся старый граммофон со сломанной пружиной, которую приходилось поворачивать рукой, и это приводило к частому повреждению иглы, отказывавшейся работать прямо на середине пластинки. Когда набиралась компания, Сент-Экзюпери развлекал приятелей карточными фокусами, которые становились все сложнее, поскольку он рылся в руководствах для профессиональных фокусников. Он также организовывал телепатические сеансы и время от времени ошеломлял остальных остротой своей интуиции.

Оставаясь один, он часто читал, но редко – романы. Скорее Платона или Аристотеля, Бергсона или Ницше или какой-нибудь научный трактат, к которым он испытывал ненасытный аппетит.

В Джуби его основными сослуживцами были механики Маршаль, Абграл и Тото. Настоящий мастеровой, Маршаль в случае крайней необходимости мог работать без остановки сорок восемь часов. Тото был несколько другой. Он имел неизлечимую слабость к перно и красному вину. Дора, впервые встретившемуся с Тото в эскадроне на Первой мировой войне, в конце концов пришлось уволить его за слишком частые выпивки. Через несколько недель он натолкнулся на печального механика, сколачивающего ящики на небольшом складе: выполнял случайную работу для какой-то компании-филиала. Тронутый такой преданностью Латекоэру, Дора снова принял Тото на работу, но дабы предотвратить его отрицательное влияние на новичков, прибывающих в Монтодран, сослал его в Джуби.

Здесь, между приступами запоя, он заведовал кухней, умело применяя паяльную лампу каждый раз, когда горелки на его печи засыпал летящий отовсюду песок. Ему помогал величественный метрдотель – высокий, бородатый мавританец, чья высушенная фигура скрывалась под ниспадавшим плавными складками одеянием. Его знали как Аттилу, и все нужно было объяснять ему жестами, так как он не понимал ни слова по-французски.

К другим «пансионерам» относились кот, собака, шимпанзе, изъяснявшийся птицеподобным щебетом, и даже гиена, которую приходилось привязывать снаружи во время еды. Иногда прибавлялась газель, бесшумно появлявшаяся из ночи, прижимая свой мягкий нос к оконному стеклу. Сент-Экзюпери также поймал и попытался приручить песчаную лису, крошечное существо с огромными ушами. Но она оказалась слишком чужой, чтобы поддаться одомашниванию. Он писал своей сестре Габриэлле: «Она совершенно дикая и ревет, подобно льву».

Анри Делоне, чьим тайным пристрастием было сочинение пьес и чья книга «Вечерний паук» заслуживает место на любой книжной полке «летных классиков», оставил нам веселую зарисовку этого экстраординарного сообщества. Таким он увидел его однажды вечером, когда Сент-Экс (а как еще можно было называть его?) принимал своих друзей. Вот Гийоме, поглощенный рисованием головоломок на столе: словесные головоломки и головоломки в картинках, приземленные и простые, уступающие дорогу идущим на смену умным, но чрезмерно сложным загадкам Сент-Экса. А вот Мермоз с обнаженным торсом, – каков же красавец! – в черных панталонах, задумчиво откинулся на спинку стула, к одной из ножек которого Ригель озабоченно привязывает веревку. Другим концом веревка закреплена на ошейнике Мирра, собаки, которая, скорее всего, рванется вперед (да с таким грохотом!), когда принесут блюдо с мясом. Только сейчас эта специфическая шутка закончилась, и как Мермоз свалился в пыль, Делоне позабудет нам сообщить. Но там же есть сочное описание Кики, шимпанзе, который всем своим видом показывает, будто глотает лезвие бритвы, дабы выпросить очередной банан у своих легковерных покровителей.