Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

Марсель Буйю-Лафон, может, и не обладал гениальностью энергичного Фердинана Лессепа, но катастрофа, настигшая «Аэропосталь», слишком болезненно напоминала панамский скандал. Вряд ли могло все произойти в более неподходящий момент для Сент-Экзюпери. Ему теперь приходилось содержать еще и жену, и именно тогда, когда пост, который он совсем недавно занимал в Аргентине, прекратил существовать. Мермоз, встревоженный бедствием, настигшим компанию, примчался в Тулузу, где Гийоме, не летавший начиная с середины апреля, присоединился к ним. Все трое оказались там к 15 июня, когда Рауль Дотри приехал туда из Парижа в инспекционную поездку вместе с Андре Буйю-Лафоном. На вопрос Дотри: «Какие улучшения вы хотели бы видеть?» – Мермоз ответил за всех троих: «Никаких. Поддержите месье Дора. И тогда улучшения произойдут сами собой».

Если бы Дотри, способный и честный человек, был полностью свободен в своих действиях, он бы так и поступил. К сожалению, он совсем не разбирался в аэронавтике и чувствовал себя обязанным учитывать советы Андре Буйю-Лафона, также входившего в состав «ликвидационного комитета». А Андре Буйю-Лафон из кожи вон лез, лишь бы любой ценой расквитаться с Дора. Против Дора возникло новое сенсационное обвинение, выдвинутое двумя пилотами, от которых он избавился за профессиональную непригодность. По их домыслам, Дора был пироманьяком, многие ночи напролет сжигавшим в Тулузе почту, вместо того чтобы ее доставлять адресатам. Обвинители ручались, так как якобы видели это своими глазами! Обвинение явно абсурдное, но в пылу разгоревшихся тогда страстей оказалось достаточным напечатать подобное и поднять новый шум и травлю в левой печати. Мавританцы всякий раз, стоило им захватить самолет «Аэропостали», первым делом хватались за мешки с почтой, из которых они могли выкроить себе бурнусы. Затем они вскрывали конверты в надежде обнаружить там деньги. Все остальное, не представлявшее для них никакого интереса, они развеивали по ветру. Если удавалось спасти хоть какие-нибудь почтовые отправления, «Аэропосталь» возвращала их в Тулузу, где они передавались в местное почтовое отделение. Дора не имел никакого отношения к окончательной судьбе таких посланий, но с присущей ему тщательностью, опасаясь любых подобных инцидентов или несчастных случаев, он связывал вместе несколько конвертов, затем погружал их в воду или подносил к ним спички, пытаясь определить, выдерживали письма испытание огнем или погружение в море. Вот они, пиротехнические опыты, тайная страсть этого преступника! Абсурд? Для Сент-Экса, Гийоме и Мермоза, да и большинства их товарищей-пилотов – совершенная чушь. Но не для врагов Дора, теперь во главе с Андре Буйю-Лафоном. Потрясенный такой мстительной мелочностью, Беппо Массими – генеральный директор «Аэропостали» – отказался от своей должности. Дора, несмотря на тщетные протесты Мермоза, Гийоме и Сент-Экзюпери, уволили.

Для всех них это был неожиданный удар. После стольких лет потерять своего патрона, которому служили верой и правдой, оказаться предоставленными самим себе. Но все они тесно привязались к «Аэропостали» и были готовы смириться со многим. Обвинения против Дора, такие глупые, чтобы их поддержали законники, вероятно, позволяли им надеяться, что, как только разоблачат клевету и ложь, Дора будет вновь назначен на свой пост. И они вернулись к своим полетам, не до конца осознавая то разрушительное опустошение, которое из-за слепоты Андре Буйю-Лафона грозило компании.

Из Тулузы Сент-Экзюпери направили в Касабланку, где Консуэла присоединилась к нему немного позже, прилетев на самолете компании. Тонио уже работал, перевозил почту из Дакара, и, когда она прилетела, ей пришлось завтракать в гостинице «Эксельсиор» одной. Привлеченный веселым взглядом ее черных глаз, некий француз, занимавший соседний столик, заговорил с ней и крайне удивился, когда она произнесла, как само собой разумеющееся: «Я прибыла с неба, и звезды – мои сестры».

Работа Сент-Экзюпери, как и его статус, изменилась, и ему приходилось возить почту вокруг Дакара по центральному участку африканской линии. Вместо «бреге», на котором он однажды летал днем, теперь он пилотировал «Лате-26» и вылетал из Касабланки около четырех часов дня. Он приземлялся в Агадире незадолго до заката и остальную часть полета выполнял при свете луны или звезд. Порт-Этьенн, конечная остановка, показывался на рассвете, вместе с огромным оранжевым шаром солнца, начинавшем подниматься над розовеющими дюнами на востоке.

Обычно единственным спутником Антуана был радист, сидевший в открытой кабине позади него, разбирая сообщения, полученные им, и передавая их Сент-Эксу на кусочках бумаги, которые тот читал при свете лампочек на приборной панели. Открытый всем ветрам, «Лате-26» строили не для транспортировки пассажиров. Но бывали и исключения, как случилось одним жарким июльским полднем, когда Сент-Экс вошел в офис диспетчера на летном поле в Касабланке, и там ему сообщили, что на сей раз он должен везти пассажира.

– Какого пассажира? – вскричал Сент-Экзюпери. – Мне приземляться с пассажиром на борту в пустыне? Ночью?

– У меня распоряжения, – ответил Жюльен, начальник аэродрома. – Из Парижа.

– Но пассажир – это на целую сотню литров меньше топлива и потеря больше часа! А если мы сталкиваемся с туманом, мы рискуем исчерпать все топливо и как тогда быть с почтой?

Жюльен беспомощно развел руками. Против подобных указаний сверху он не мог ничего сделать. Именно в тот момент, поскольку предполагаемый пассажир позже описал эту сцену, пилот внезапно заметил его. «Он изучал меня, словно мысленно взвешивал: ему было интересно понять разницу между моим весом и почтой. Через несколько минут, помещенный в кабину, уцепившись за перекладины, я смотрел, как белые террасы марокканского города исчезают позади нас. Спина Сент-Экзюпери закрывала панель, иногда он поворачивался к радисту, сидевшему рядом со мной».

Тем пассажиром оказался Жан-Жерар Флери, молодой журналист, отправлявшийся в Южную Америку с целью написать ряд статей об «Аэропостале». В Агадире они взяли переводчика, и немного позже, когда солнце зашло, Флери как зачарованный наблюдал за арабесками теней, клином передвигавшихся через пески: это караван верблюдов брел вдоль берега. «И внезапно упала ночь, непроглядная и враждебная. Мои глаза, с трудом привыкавшие к этому слепому полету, различали только тонкую, бледную линию прибоя, отделяющего две одинаково темные необъятности океана и пустыни. При свете тлеющей трубки в руке толмач Абдулла смотрел на меня, сверкая искрами своих ярких глаз».

Прямоугольник сигнальных огней отмечал местоположение взлетной полосы Кап-Джуби. Едва они приземлились, как, к удивлению Флери, отряд рослых марокканцев, закутанных во все синее, поспешил к Сент-Экзюпери, хватая его руку и поднося к своим запылившимся губам. «Лабес», – приветствовал их Сент-Экс, казавшийся больше смущенным, чем довольным этими знаками уважения в пустыне. «Все последовали за ним в тишине до будки, где мы выпили по стакану воды, той драгоценной воды, которую пароход привозит сюда раз в две недели с Канар. Пока один из марокканцев усаживался на корточки перед мерцающей красной решеткой, лил масло и разбивал яйца в кастрюлю, чтобы наскоро приготовить пищу, торопливо вошли другие люди, укутанные в покрывала. После довольно долгого почтительного молчания эти воины в покрывалах внезапно разразились пространной речью, перемежающейся выразительными жестами. Сент-Экзюпери слушал их, кивая, заставляя замолчать одного, указывая на другого, чтобы тот заговорил, словно кади среди племенных вождей».