Владимир Косарецкий - Семь минут

"И почему армия наградила меня этим тяжеленным пулеметом, а не легким автоматом? И зачем я вообще в нее пошел!" - думаю я на бегу, перебегая от дерева к дереву. Руки бросают в разные стороны дымы, мне кажется, что на время у меня, как у индийской богини вдруг стало четыре. Колени и спина согнуты, из приклада вытащил металлическую скобу для плеча. Армейские ботинки "спецовки" (подарок 294 бригады специального назначения), мнут уже опавшую листву. Сзади меня короткими перебежками бегут местные менты. Как и договорились, я и Борода впереди, Беркут, Ротный и Выходной замыкают группу. Мы единственные, у кого серьезное оружие. Вот мне что-то показалось слева что-то мелькнуло. Палец вдавил курок. Адреналин бьет в мозг. Рядом просвистело, прогрохотало. Уже все открыли огонь. Кругом крики, стрельба, кто-то ругается трехэтажным матом. Ах! Это я ругаюсь трехэтажным матом. Как же страшно. Кругом летает смерть. Вот она просвистела рядом с носом и ударилась в дерево. Хочется упасть, спрятаться, забиться в какую-нибудь щель и пересидеть, перетерпеть, пока все не кончится. Мама, папа, сестра, брат, увижу ли я вас снова когда-нибудь? Смерть кругом. Не останавливаться. Мы ведь уже через это проходили в ДШР. Этот страх преодолим, главное вперед, главное короткими перебежками, главное - главное в живых остаться! Добраться до вертушки. От дерева к дереву, укрылся, дал короткую очередь. Как там Борода? О! Рядом бежит, глаза огромные, рожа бледная. Грохот стрельбы. Вот она площадка, а вот он борт с белой надписью "Братишка". Такой домашний, родной. Сидит ждет. Ай, молодец!

Мне вдруг показалось, что если залезть в этот продырявленный со всех сторон вертолет, то все, все страхи и весь этот бой кончится. Как в детстве. Накрыл голову одеялом перед сном, и тебе ничего не страшно.

Мы летим. Только не так как раньше. Кругом стоны раненных. В вертолет залезли все, кто смог вырваться из леса. Наша группа, Слава Богу, без единой царапины. А вот милицию хорошо потрепало. Наши пулеметы выставлены в иллюминаторы борта. Мы стреляем. Куда? Да черт его знает, где-то там враг. А если честно, чтобы нервы успокоить. Как же страшно. Я смотрю на часы. Смешно, на земле мы были меньше семи минут, а показалась вечность. В нос бьет запах крови раненных. Да и я сам в ней.

- Сделаем остановку на Гизеле! - кричит начальник. Спасатели так и не успели выпрыгнуть на ту площадку. Все это время они кружили над нами вместе с "Крокодилами" и поддерживали нас огнем.

Я курю. Вообще, знаете, у нас курят все. Как-то в Хатунях я встретил некурящего, решил с ним сфотографироваться на память. Так вот, я курю. Не просто курю, а курю с наслаждением. С чувством, со смаком. Я курю с у-д-о-в-о-л-ь-с-т-в-и-е-м. Я живой.

Я курю, сидя на еще зеленой траве. Рядом со мной наша группа. Сквозь выпускаемый дым я разглядываю наш дырявый, в пробоинах борт. С большой белой надписью "Братишка". Рядом с бортом скорая, грузят раненных, два милиционера скончались по дороге. А в Галашках сейчас идет настоящий бой - с танками, пехотой, артиллерией. Границу перешло 300 Гелаевцев - это чеченский бандитский спецназ. Вот такая вот у нас встреча была со спецназом наших врагов - профессиональных наемников.

Бортовой техник осматривает повреждения, а Беркут выбирает из борта попавшие в него пули.

А я курю. Я курю с удовольствием, радуясь тому, что еще могу курить, говорить, пить, ругаться и думать, а не как вот тот парень, которого за руки и за ноги вытаскивают из вертушки, голова откинута назад, рот раскрыт. Ему уже вряд ли придется закурить. Так что я лучше пока покурю и за себя и за него.

- Бортач говорит, что, как только закончится разгрузка раненных, можно лететь, - сообщает старшой.

- А на нем можно летать? - с сомнением в голосе спрашивает Беркут.

Выходной пожал плечами.

Задача была не выполнена, мы вообще-то должны были забрать тела погибших летчиков, а вместо этого спасли девятнадцать жизней местным милиционерам. Я затянулся и прикрыл рукой глаза.

Многие подходили посмотреть на наш расстрелянный борт "Братишка". А заглядывая в самое чрево присвистывали, глядя на засохшую кровь и огромный слой стрелянных гильз на полу вертушки и гору пустых пулеметных лент.

А почему не помыли борт и не собрали пустые ленты? Мы были не в состоянии. Только приземлившись в Ханкале наша группа закрылась в вагончике и не выходила от туда до вечера. Как гуляли летчики, я не знаю. Однако на утро я точно понял. Что будет еще один день, а за ним еще один и еще один. И никогда нельзя загадать, что тебе несет новый день. Будешь ты жить или умрешь.

Вот так я и стоял на взлетке, радуясь новому кровавому восходу солнца, которое на этот раз было полито не моей кровью.

П.С. Спустя почти год, уже будучи уволенным, я ехал в электричке. Мы стояли в тамбуре с офицерами ФАПСИ, курили, смеялись, шутили, рассказывали кто и где воевал. К нам подошла очень старенькая женщина и сказала, мол, из нашего разговора она поняла, что я был Галашках. Показала мне фотографию сына, и спросила не встречал ли я его там? Мол, он погиб там 27 сентября 2002 года. Что я мог сказать той старушке? Я посмотрел в окно едущей домой электричке. Слава Богу, моя мама никому не скажет, что ее сын "пал смертью храбрых" там-то и там-то. Никогда.

Посвящается погибшим в 2002 году военнослужащим во время неравного боя с Чеченскими боевиками под командованием Гелаева в Галашках.

30.05.2003 год