Евгений Доллман - Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944

«Эпическая поэма пятидесяти тысяч», как восторженно окрестил свой план Паволини, ограничилась лишь рекомендациями по созданию комитетов для изучения вопросов вооружения и создания оборонительных позиций – и это в апреле-то 1945 года! Дуче опять принялся играть в солдатики, но отсутствие необходимых военных знаний заставило его принять предложения Витингхофа и остальных. Из гипотетических пятидесяти тысяч бойцов только одна или две сотни присоединились к дуче 27 апреля, когда он предпринял свой последний поход на север, да и те попали в руки партизан Донго. Однако до этого дня оставалось еще три недели.

Когда «фермопильское совещание» благополучно закончилось и немецкие делегаты с видом явного облегчения покинули зал, Муссолини отозвал меня в сторонку и сказал, что хотел бы встретиться со мной. «Наедине», – добавил он многозначительно. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Несмотря на то что мы уже сделали и продолжали делать все, чтобы подключить фашистов, находящихся в Швейцарии, и самого дуче к переговорам о капитуляции, которые мы вели с Алленом Даллесом, ни Витингхоф, ни Вольф, ни я еще не обсуждали с ним этот вопрос открыто. Оба генерала потребовали от меня полной секретности. Им не было никакого дела до того, как я выпутаюсь из этого затруднительного положения; главное, чтобы я держал рот на замке. Веря в свою удачу, которая всегда оказывалась надежнее, чем разум, точно в четыре часа пополудни я стоял у дверей маленького кабинета Муссолини на вилле Фельтринелли.

– Che ospite raro al nostro Garda! [28]– такой фразой встретил меня Муссолини.

Господин и повелитель Сало был сама любезность, но это только усилило мои дурные предчувствия. Он задал мне обычные дежурные вопросы о положении в Северной Италии, высоко оценил мою роль посредника и, похоже, решил удержать разговор в рамках общих тем.

Зачем же он послал за мной?

Я ожидал взрыва бомбы в любой момент. В любой момент он мог спросить меня, зачем я с марта несколько раз ездил в Швейцарию, зачем поддерживаю контакт с агентами американской разведки в Лугано и Цюрихе, – короче, начать расспрашивать о переговорах по вопросам капитуляции.

Время шло, но вопросов не было. Постепенно я догадался, что дуче просто хотел поболтать со мной. Это был милый и типично латинский жест, немцу в подобной ситуации такое бы и в голову не пришло. Он вспоминал наши совместные поездки, совещания, встречи, наше летнее путешествие на Украину, бреннерские переговоры, визит Гитлера в Италию в мае 1938 года.

В конце концов разговор зашел о 1938 годе и Мюнхенской конференции. Его тихий, ровный голос вдруг зазвенел во всю мощь. Мне показалось, что стены дома, где проходило его изгнание, грянули фанфарами почетного караула, приветствуя прибытие дуче; что непобедимые самолеты Гитлера закружились в небе над открытой машиной, везущей в полночь обоих диктаторов на вокзал после успешного завершения мирной конференции; что он вновь услышал восторженные крики обманутых людских масс, полагавших, что угроза войны миновала.

– Это был самый великий день в моей жизни. Я был единственным, кто говорил на всех языках и понимал все. Все глаза были прикованы ко мне, а не к мистеру Чемберлену или месье Даладье. То был случай, достойный Цезаря, – ты помнишь это?

Я с удовольствием вспомнил тот день и согласился, что Муссолини действительно сыграл роль достойную Юлия Цезаря. Он взволнованно перебил меня:

– Какая пьеса – самая великая из написанных Шекспиром!

Потом он заговорил о 25 июля 1943 года и сказал, что боги забыли предупредить его заранее. Поднявшись с кресла, он встал позади массивного стола, занимавшего почти всю комнату, и продекламировал:

Уже более спокойным голосом он процитировал предупреждение Кальпурнии:

И с печальной улыбкой он закончил:

– Единственным человеком, который предупреждал меня об опасности, была донна Ракеле. Она умоляла меня не стремиться занять место короля, но:

Это был незабываемый момент. Я никогда не слышал «Юлия Цезаря» по-итальянски, не говоря уж об актере такого калибра. Я был заворожен. Я забыл о том, что война проиграна, что я веду переговоры с врагом в Швейцарии и что стоящий напротив меня Цезарь, скорее всего, обречен на смерть, такую же ужасную, как и его классический предшественник.

Но вот занавес упал. Я в последний раз видел слезы в глазах Муссолини. Огонь в них погас, и он устало опустился в кресло, выглядя старым и больным. С минуту царила тишина. И хотя я больше не боялся услышать неприятные для себя вопросы, у Муссолини еще было чем удивить меня.

На него, похоже, произвело огромное впечатление сообщение Гитлера о секретном оружии, сделанное вскользь в «Волчьем логове» 20 июля 1944 года, – такое огромное, что даже в апреле 1945 года он был убежден, что нужно драться до последнего. По моей спине пробежал холодок, и краткая вспышка энтузиазма в отношении дуче угасла.

Открыв ящик стола, он достал черновик письма, написанный по его возвращении из рейха. В нем он просил Гитлера оставить свои войска в Италии еще на год-другой после завершения военных действий, чтобы помочь Республике Сало утвердиться по всей стране – от Бреннера до Сицилии.

Мне показалось, что я снова очутился в Риме в тот самый день, когда он провозгласил создание империи. Не хватало только его любимых изречений типа «Лучше один день прожить львом, чем сотню лет овцой». Я встал с привычным «поздравляю» и настоятельно попросил его не покидать озеро Гарда. Мы все еще верили, что наши переговоры в Швейцарии спасут ему жизнь – при условии, конечно, что он останется здесь.

18 апреля, несмотря на клятвенные уверения, что он на это не пойдет, он отправился в Милан, где и нашел свою смерть, которую мы не в силах были предотвратить.

Между дуэлью донны Ракеле и Клары Петаччи и вышеописанным прощанием, то есть между августом 1944 и апрелем 1945 года, я жил на вилле Рончина. Это был мой так называемый героический период, по крайней мере, я так считал в то время. Героический или нет, но он был полон событий, которые позволили мне стать свидетелем человеческих страстей, пороков и эмоций, о которых я мог только догадываться в молодые годы, проведенные в Мюнхене, во время своих многочисленных посещений культурных центров и гостиных Рима и в качестве переводчика в роскошных специальных поездах. До сих пор смерть представала передо мной лишь через посредство столов с военными картами или сводками о потерях; теперь же я столкнулся с ней лицом к лицу во всем ее неприкрытом ужасе. Смертельная война, идущая в центральных и северных провинциях Италии, обороняемых войсками Кессельринга и номинально входящих в состав Республики Сало, выявила все добродетели и пороки человеческой натуры. Здесь были представлены все типы людских характеров – от маркиза де Сада до Франциска Ассизского, от палачей инквизиции до вооруженных амазонок времен гражданской войны в Испании. И какими бы высокими и патриотичными ни были мотивы, вдохновлявшие этих людей на подвиги или преступления, в их поступках не было ничего высокого.