Александр Анненский - Фанера над Парижем. Эпизоды

«Собрались грузин, армянин, украинец и еврей. Человек произошел от обезьяны. Хорошо! Но какая это была последняя обезьяна, после чего появился человек?

Грузин: «Шимпанзе!» Армянин: «Павиян!» Украинец: «Горилло!» «Не будем спорить, – сказал еврей. – Абрам-гутан!»».

После взрыва хохота – дальше…

«Мужичок спрашивает апостола Петра:

– Можно видеть Божью мать?

– Проходи направо…

Зашел. Сидит старая еврейка в очках и вяжет.

– Матерь Божья, скажи, как это ты родила от непорочного зачатия Сына Божьего?

– Откровенно говоря, мы хотели девочку!»

Конечно, для меня, по существу еще мальчишки, приезжавшего сюда изредка, главным образом в гости к отцу, многое из жизни Болшево оставалось за кадром. Выпускник предыдущей мастерской Маневича Эдик Тополь, который прожил тут многие годы, и позднее эмигрировав в Америку, сделал головокружительную литературную карьеру на антисоветских романах, рассказывал уже в наши дни:

«Был такой период, когда Юткевич, например, делал фильм «Ленин в Париже». Юлий Яковлевич Райзман делал фильм «Твой современник», а до этого он делал фильм «Коммунист». Кто-то еще делал, я не знаю, там Озеров делал «Покорение Европы», кто-то еще писал что-то такое очень партийно-направленное. Но если вечером, после одиннадцати, когда все затихало, пройти по коридору Дома творчества «Болшево» на цыпочках, то можно было услышать, как из под каждой двери доносился «Голос Америки», «Немецкая волна», «Би-би-си», «Голос Ватикана» – все вражеские голоса. Все слушали по вечерам вражеские голоса, а утром клепали советское кино.

И существовал еще в Болшево, как раз был открыт, закон Паши Финна. Закон гласил: всегда количество людей плюс две бутылки. Если это двенадцать человек, то этих четырнадцать, если это пять человек – семь, если это три человека – пять бутылок как раз. Это тогда называлось закон Паши Финна. Павел, не знаю как его отчество, честно говоря, очень худенький, даже весил меньше меня, но по возможностям своим превосходил всех, и принял этот закон. А мы этим законом злоупотребляли. Честно скажу, в Болшево по вечерам делать было особенно нечего. Здесь был бильярд, конечно, было кино, но были и всякого рода поводы, каждый раз находились, поскольку кто получил гонорары, у этого приняли картину или, наоборот, у этого не приняли картину, тогда тоже надо выпить, потому что фильм зарезали, дали поправки и так далее… Мы считали, за нами не так наблюдают старшие товарищи, но однажды, например, ко мне подошел Юлий Райзман и сказал: «Эдуард, это уже слишком. Ей пятнадцать лет». «Ну что вы. Ей уже восемнадцать». И Райзман пожал плечами и сказал: «Ну не может быть». Повернулся и ушел».

Многие вспоминают как вечерами в какой-нибудь одной комнатушке, куда набивалось человек по двадцать, слушали Галича, тоже члена Союза кинематографистов. На эти импровизированные концерты приходили какие-то незнакомые люди, все начинали бояться: свои ли это люди, могут ли они слушать Галича. По утрам он писал сценарий «Государственной границы» о чекистах, а по вечерам пел песни о тупости советского режима.

Годы шли, и Дом постепенно ветшал. На майские праздники 1977 года из Болшево мне дозвонился отец. Он только что закончил там режиссерский сценарий многосерийного телефильма «И снова Анискин» по глуповатой книжице популярного некоторое время литератора Липатова о деревенском «детективе» и должен был запускаться с картиной в подготовительный период, начал уже формировать съемочную группу. Разумеется, он прекрасно отдавал себе отчет в «ценности» такого литературного материала, но то, что он хотел ставить из классики, ему не давали, и опять надо было выживать…

– Приезжай, – попросил он, – пообедаешь тут со мною, погуляем. Вечером что-то обещают в кинозале…

Мой «Запорожец», похоже, обремененный собственным именем, по непонятным причинам в последние дни опять отказывался заводиться, а тащиться на автобусе, метро и электричке за город очень не хотелось. Я отказался.

– Увидимся же еще на неделе…

Через пару часов отец перезвонил еще раз.

– Слушай, ну давай приезжай сегодня… очень хочу тебя видеть, поговорим… Если не приедешь – жалеть ведь потом будешь. – сказал он.

И сегодня спустя почти три с половиной десятка лет я не перестаю думать о том, могло ли что либо измениться, если бы я согласился. Ну что стоило мне, молодому и здоровому, оторвать задницу от мягкого кресла и дойти до остановки автобуса, хорошо видной с нашего тринадцатого этажа. Я отлично осознаю, что ответа на этот вопрос не существует – во всяком случае, мне никогда не будет дано его знать – и все равно проклинаю себя. Много лет спустя я рассказал об этом своему сыну.

Лень оказалась сильнее. Я не поехал.

Часа через три в нашей квартире на Ленинском проспекте вновь раздался телефонный звонок. Не помню уже кто, кажется, женский голос, сказал, что звонят мне из Болшево от Исидора Марковича, и я должен немедленно туда приехать…

… Я прошел по пустому коридору первого этажа Болшево, толкнул дверь комнаты. Отец лежал на диване, головой к выходу, лицо было спокойным, рот чуть приоткрыт, глаза закрыты… В коридоре начинали собираться люди. через час пришла медицинская машина из местной больницы…

…В последующие лет пятнадцать я заставил себя приехать в Болшево только один раз на двадцать минут – в силу крайней профессиональной необходимости… Встреча та оказалась абсолютно бессмысленной.

С годами Дом творчества понемногу приходил в негодность, денег на ремонт уже не было. Контингент отдыхающих резко изменился, путевки начали продавать на сторону, начиналась новая эпоха, и большинству кинематографистов стало не до подмосковного Дома творчества. В конце концов Союз кинематографистов продал кому-то Дом отдыха в Красной Пахре с обязательством покупателей реконструировать Болшево и даже надстроить там третий этаж. Надо ли говорить, что едва начавшись, стройка тут же и закончилась – деньги бесследно исчезли. С 1994 года Болшево как такового не существует. Говорят, что идут какие-то вяло текущие судебные процессы по поводу земельного участка. Разумеется, надеяться, что жуликоватые управленцы, оказавшиеся сейчас у власти в СК, реанимируют старый Дом творчества, где рождалось отечественное кино, не приходится, у них теперь совсем иные заботы. Болшево больше нет.

Надо было решать вопрос с захоронением. Дело к тому же осложняли майские праздники. До тех пор, пока в социалистической столице не сталкиваешься с той или иной проблемой, невозможно даже себе представить все сложности ее решения. В начавшей необходимые хлопоты администрации отцовской киногруппы быстро осознали, что в нужные сроки проблему с подходящим кладбищем не решить. Опытный замдиректора сказал мне: «Съезди ты сам, Саня, к Михал Иванычу, он сейчас депутат Моссовета, он все расставит…».