Александр Анненский - Фанера над Парижем. Эпизоды

Тогда я с присущей мне редкой сообразительностью попробовал пойти в обход.

– Видите… – я показал рукой на расположенную чуть ниже бухту, где на рейде стоял весьма внушительный «Горький», – вон там… большой пассажирский лайнер. Так вот, я офицер с этого судна, занимаюсь работой с пассажирами. И если вы сделаете мне хорошую скидку – я обещаю устроить вам паблисити на борту, буду рекомендовать всем туристам покупать сувениры только у вас…

Звучало, с моей точки зрения, довольно убедительно. Но случился облом.

– Сэр… – сказала мне дама в ярком индонезийском батике, – если вы действительно офицер с того белого корабля, то почему разница в двадцать пять долларов для вас столь существенна?

Ну, что тут было ответить? Что я – советский офицер… и вся моя месячная зарплата в валюте на этом белом пароходе примерно соответствует этой сумме?

Много лет спустя один владелец итальянской киностудии, создавшей боевик «Король Нью-Йорка», пригласил меня в Рим для переговоров. Аэрофлотовский билет до Рима в первом классе оплатил мне кооператив, в котором я состоял, а дальше все расходы по проживанию обещал взять на себя приглашающий. Сложилось так, что по прилету в римский аэропорт Фьюмичино меня никто не встретил. Деньги выезжающим в частную поездку меняли раз в год и то только какой-то мизер, и я опасался, что оплатить дорогу на такси в город мне может их не хватить, тем более что я толком не знал куда ехать – на студию или в какой-то отель. Мобильников тогда, разумеется, не существовало. Короче говоря, я попытался объяснить ситуацию итальянке в справочном бюро и попросить ее связаться с киностудией, объяснив что их гость из Москвы ждет в аэропорту. Она в ответ разъяснила мне, что не стоит себя затруднять, – стоянка такси у выхода, и я могу спокойно добраться куда пожелаю на машине с водителем. На возражение, что у меня нет в кармане местных денег – итальянских лир, она вежливо показала на обменный пункт в углу зала. – Так поменяйте…

Как я мог объяснить ей, что это невозможно по той простой причине, что деньги страны, из которой я прилетел, не примут тут даже по цене оберточной бумаги… Мы жили в разных мирах.

А тогда, на Бали, я начал говорить, что очередная выплата заработной платы предстоит только в следующем порту – Сингапуре, и поэтому я совершенно случайно, разумеется, не располагаю в настоящий момент нужной суммой. Похоже, что говоря истинную правду, я выглядел даже для человека с острова на краешке планеты столь странно, что меня, очевидно, просто пожалели – те два великолепных дракона из эбенового дерева стоят и теперь у меня в кабинете.

Я говорил – у меня есть предположение о том, какая музыка звучит в приемной Рая. Кроме того, с некоторых пор я догадываюсь какой там воздух. Он идентичен воздуху в небольшом парке города Окленд, крупнейшего в Новой Зеландии. Если дойти сюда из порта, вертя головой от непривычно, «по-английски», справа налево движущихся автомобилей, сесть тут на лавочку, любуясь удивительными фигурами разнообразных крупных животных, в форме которых мастерски выстрижены плотные кусты вокруг, и глубоко вдохнуть – от чистоты начинает кружиться голова, воздух просто хочется пить. Наверное, так было повсюду на Земле, пока позднее не появились здесь все мы.

Знаю я и тропу, ведущую совсем не в райские кущи. Есть ощущение, что проходит она через Индию того времени. Пожалуй, самые страшные впечатления от всех виденных мировых городов – это Кочин, Мадрас и Бомбей, в 1995-ом переименованный в Мумбаи. Десятки тянущихся к тебе рук калек и прокаженных на окраинах, свободно испражняющиеся прямо на дороге женщины, мужчины и дети, километровые народные «прачечные», где сотни людей «стирают» белье, ударяя его об огромные каменные валуны, пыль и нищета. Хотелось укрыться и не выходить из старенького автобуса, плавящегося на жаре без кондиционера (на экипаже всегда экономят), поднять стекла и сидеть тихо. А если он, по закону подлости, как наш, все же встанет прямо посреди пыльной дороги, не объехав очередную нечистую корову, то пеший путь обратно до судна окажется запоминающимся испытанием. Главное, наплевав на палящий зной, – не останавливаться, чтобы не прикоснулись, скорее вбежать по трапу в лацпорт судна, где уже можно дышать, а потом бегом в душ… Если сегодня в этой стране уже нет хотя бы четвертой части ужасов тех лет – хвала ее властям и народу.

…Мы подходили к Суэцкому каналу и остановились на входе, ожидая сбора каравана. По узкому забетонированному пути с двух его сторон из Средиземки и Красного моря навстречу друг другу рано утром отправляются караваны судов из Европы в Азию и обратно. 163 километра рыжей воды, забранной в бетон среди песков. На берегах с обеих сторон тогда еще валялись обломки военной техники – память о давно уже закончившейся арабо-израильской войне. К середине дня, дождавшись последнего в цепочке, караваны в большом озере посредине безшлюзового канала, подчиняясь командам диспетчера и лоцманов, расходятся, огибая друг друга, и вновь входят в узкое пространство, из которого не повернешь. К вечеру мы уже стояли у понтонов Порт-Саида, грязноватые кварталы которого начинались прямо от воды канала.

Несколько дней назад меня официально предупредили, что я в списке трети экипажа, замену которому еще вчера привез в Александрию старенький пароходик «Кооперация». Было это для меня полной неожиданностью, я совсем не планировал уходить сейчас в отпуск, а понять, что произошло, никак не удавалось. Пришлось скрепя сердце подчиниться и готовиться к возвращению в Одессу.

На следующий день «М. Горький» ошвартовался в Александрии на причале рядом с «Кооперацией», и началось великое «переселение народов». Суда стояли буквой «г» друг к другу, и вновь прибывшие целый день переносили свои вещи на «Горький», а уезжавшие с накопленным за рейс скарбом переселялись на их место, в маленькие четырехместные каюты обшарпанного пароходика, на котором предстояло добираться до порта приписки. Он был настолько стар, что даже имел ограничения по району плавания, единственным же утешением служило то обстоятельство, что его уже успели загрузить в попутном направлении египетским ромом – низкокачественным, но крепким.

Эта сцена врезалась в память навсегда – мы прощаемся на пустом причале порта Александрии под усиленные репродукторами призывы муэдзина с белого минарета, пристроенного к зданию морвокзала. Ощущения тяжелые – как будто отрезали кусочек тебя, так успел сродниться с этим большим пароходом. А теперь еще и Валентина. «М. Горький» уходит в ночь на США. А нам предстоит шлепать через Босфор назад, в Черное море. Я обещаю приехать за ней через три месяца в Ленинград, куда придет турбоход, Валя плачет.