Мохандас Ганди - Моя жизнь

В 1903 году положение несколько изменилось. Друзья теософы, конечно, намеревались вовлечь меня в свое общество, однако при этом они хотели получить и от меня кое-что как от индуса. В теософской литературе заметно сильное влияние индуизма, поэтому они рассчитывали, что я буду им полезен. Я объяснил, что мои познания в санскрите оставляют желать лучшего, что я не читал индуистских священных книг в оригинале и даже с переводами их знаком весьма поверхностно. Однако, веря в сансара (тенденции, Обусловленные предшествующими рождениями) и в пунарджанма (перевоплощение), они полагали, что я смогу в какой-то мере им помочь. И потому я чувствовал себя великаном среди карликов. Нескольким теософам я начал читать «Раджайогу» Свами Вивекананды, а вместе с другими читал «Раджайогу» М. Н. Двиведи. Один из знакомых просил меня прочесть «Йога сутрас» Патанджали. Целой группе я прочел «Бхагаватгиту». Мы создали своего рода «клуб ищущих», где происходили регулярные чтения. «Гита» просто очаровала меня, я и прежде питал к ее текстам большое доверие, а теперь почувствовал необходимость изучить ее еще глубже. В моем распоряжении были один или два перевода «Гиты», при помощи которых я старался разобраться в оригинале, написанном на санскрите.

Я решил также заучивать наизусть одно-два стихотворения в день. Этому я посвятил время своих утренних омовений. Эта процедура длилась тридцать пять минут: пятнадцать минут уходило на чистку зубов и двадцать — на ванну. Зубы я обычно чистил стоя, как это делают на Западе. Поэтому на противоположной стене я прикалывал листки бумаги с написанными на них строками из «Гиты» и время от времени смотрел на них, что облегчало запоминание. Этого времени оказалось совершенно достаточно, чтобы запоминать ежедневную порцию стихов и повторять уже заученные. Помнится, я выучил таким образом тринадцать глав. Однако заучивание «Гиты» должно было уступить место другой работе — созданию и развитию движения сатьяграхи, которое поглотило все мое время.

Какое влияние оказало чтение стихов из «Гиты» на моих друзей, могут сказать только они сами; для меня же «Гита» стала непогрешимым руководством в поведении, моим повседневным справочником. Подобно тому как я смотрел в английский словарь, чтобы узнать значение новых слов, так обращался я и к этому учебнику поведения за готовыми ответами на все свои тревоги и сомнения. Такие слова, как «апариграха» (отказ от собственности, нестяжательство) и «самабхава» (уравновешенность), всецело завладели моим вниманием. Как воспитать и сохранить эту уравновешенность — вот в чем проблема. Разве можно одинаково относиться к оскорбляющим вас наглым и продажным чиновникам, к вчерашним соратникам, затеявшим бессмысленный спор, и к людям, которые всегда хорошо относились к вам? Разве можно отказаться от владения собственностью? Не является ли само наше тело собственностью? А жена и дети — тоже собственность? Должен ли я уничтожить все свои шкафы с книгами? Должен ли отдать все, что имею, и идти по стопам бога? Сразу же был найден ответ: я не могу идти по его стопам, если откажусь от всего, что имею. Мои занятия английским правом помогли мне в этом. Я вспомнил максимы права справедливости, рассмотренные в книге Снелла. В свете учения «Гиты» я более отчетливо понял значение слова «доверенное лицо». Мое уважение к юриспруденции сильно возросло, потому что я открыл в ней религию. Я понял, что учение «Гиты» о не стяжательстве означает; что тот, кто желает спасения, должен действовать подобно доверенному лицу, которое, хотя и распоряжается большим имуществом, не считает ни одной части его своей собственностью. Мне стало совершенно ясно, что нестяжательство и уравновешенность предполагают изменение души, изменение склада ума. Тогда я написал Ревашанкарохаю, раз решив аннулировать страховой полис и получить то, что еще можно было вернуть. Если же это не удастся, то нужно рассматривать уже выплаченные страховые премии как потерянные, поскольку я убедился, что бог, создавший мою жену и детей, как и меня, позаботится о них. Брату, который был мне как отец, я написал, что отдаю ему все, что накопил до сих пор, и что отныне он не должен ожидать от меня ничего больше, так как все будущие мои сбережения, если таковые окажутся, пойдут на благо общины.

Нелегко было убедить брата в правильности такого шага. Сурово разъяснял он мой долг перед ним. Не следует, говорил он, стремиться быть умнее своего отца. Я должен помогать семье, как это делал он. Я ответил брату, что поступаю так же, как поступал наш отец. Следует лишь немного расширить значение понятия «семья», и тогда мудрость моего шага станет очевидной.

Брат отказался от меня и фактически прекратил со мной всякие отношения. Я глубоко страдал, но отказаться от того, что считал своим долгом, было бы еще большим страданием для меня, и я предпочел меньшее. Однако это не повлияло на мою привязанность к брату, которая оставалась столь же чистой и сильной. В основе его несчастья лежала огромная любовь ко мне. Он хотел не столько моих денег, сколько того, чтобы я вел себя правильно по отношению к своей семье. Однако в конце жизни он одобрил мою точку зрения. Будучи уже почти на смертном одре, он осознал правильность моего поступка и написал мне очень трогательное письмо. Он просил у меня прощения, если только отец может просить прощения у своего сына. Он вверял мне заботу о своих сыновьях с тем, чтобы я их воспитал так, как считаю правильным, и выражал свое нетерпеливое желание встретиться со мной. Он телеграфировал мне о своем желании приехать в Южную Африку, и я послал ему ответную телеграмму, что жду его. Но этому не суждено было сбыться. Также не могло быть выполнено его желание относительно его сыновей. Он умер прежде, чем смог отправиться в Южную Африку. Его сыновья были воспитаны в старых традициях и не могли уже изменить свой образ жизни. Я не смог сблизиться с ними. Это была не их вина. «Разве когда-нибудь мог кто-либо приказом остановить мощный поток своей собственной натуры?». Кто может стереть отпечаток, с которым он родился? Напрасно ждать, чтобы дети и те, о которых ты заботишься, проходили обязательно тот же путь развития, что и ты сам.

Этот пример, до некоторой степени, показывает, какая страшная ответственность быть главой семьи.

По мере того, как все более очевидным становился идеал жертвенности и простоты, по мере того, как во мне все больше пробуждалось религиозное сознание, я все сильнее увлекался вегетарианством, распространение которого считал своей миссией. Мне известен только один метод миссионерской деятельности — это личный пример и беседы с ищущими знания.