Лев Лосев - Меандр: Мемуарная проза

Вышла пространная статья Ольги Богуславской в "Московском комсомольце". Вся наша история там подробно изложена, и каждый период заканчивается так: "Берут ли в милиции взятки? Вы знаете ответ на этот вопрос… Берут ли нотариусы взятки… Берут ли судьи…" "Так, — думал я, читая, — попомнят нам эту риторику в милиции и в суде". А вечером по телевизору во "Времечке" показывали мое стучание во дверь. Смотреть на себя было неловко. И какой невыразительной показалась эта история среди других сюжетов — найденных в подвалах трупов, расстрела милицией дружелюбных ласковых дворняжек и т. п.

Как каждый вечер, много звонков. С. рассказал: вчера по снегу тормозил у своего подъезда и толкнул стоявшую рядом машину, чуть помял ей бампер. Сразу же выскочил и предложил владельцу заплатить сколько тот скажет. Но владельцу помятого бампера, молодому здоровому мужику, денег было не надо — он одним ударом послал С. на землю, а потом еще и побил ногами.

Звонил Еремин. Спросил: "Значит, ты даже на один день не заедешь к нам?" Я объяснил, почему не могу. Еремин сказал: "Тогда мы с Уфляндом завтра приедем".

15 апреля, среда

Они и приехали в Серый Дом прямо с вокзала рано утром. Это очень близкие мне люди. Нам было по семнадцать лет, когда мы встретились, а сейчас за шестьдесят. Еремин и Уфлянд из другой жизни, из другого города, не в этих заметках я о них напишу.

С. повез нас с Эмилем и Л.Г. в прокуратуру. На этот раз похожий на П.П. Петуха прокурор был куда активнее. Еще пока мы шли гуськом вдоль длинного стола, он начал нас ругать: "Ни к чему этот еврейский накат — статейки эти, телевидение!" Но особенно доставалось С.: "Читал я ваши детективчики… Знаю я ваших героев…" Я думал, что он сейчас обругает и "Русскую кухню в изгнании", но он увлекся воспоминаниями о благородных, неподкупных милиционерах былых времен, которые могли и стакан выпить и не всегда знали, какое слово через мягкий знак пишется, но чтобы милиционер брал взятки, такого просто и представить себе было нельзя. Потом он перешел на нынешний судейский беспредел. "Да они на всех плюют! На запросы прокуратуры они могут не отвечать го-да-ми! Создали себе институт безответственных судей". — "Наши законодатели и создали, за которых мы голосовали", — сказал С. "Какие законодатели?" — ехидно поинтересовался прокурор. "В Думе". — "А где это вы в Думе видели законодателей? Там одна шпана…" Он красочно обрисовал безнадежное положение в нынешних судах, несколько раз невыгодно сравнив их с американскими, и, как мне показалось, взглянув искоса на меня при этом, незаметно перешел к нашему делу. Он продолжал с той же сердитой интонацией, с какой начал, но мало-помалу из его речи становилось ясно, что он прекрасно знаком со всеми обстоятельствами нашего дела. Более того, и все предыдущие Наташины проделки были ему хорошо известны. И, говоря, он нажимал кнопки, входили сотрудницы, он негромко давал им распоряжения по нашему делу и продолжал ругать нас за развал милиции и судов. Уходя, я искренне поблагодарил его за интересную беседу.

Потом мне надо было зайти еще к одному нотариусу, а потом я вернулся в Серый Дом на леваке, который оказался изобретателем изумительной системы очистки воздуха от вредных газов и мечтал продать свое изобретение в Америке. "Хотя бы в Южной", — прибавил он со вздохом.

С Ксенией поехали в Черемушки навещать изувеченного Бориса. По дороге забрали Уфлянда с Ереминым. Они стали на постой в комнатке при реставрационных мастерских. Там нам показали уже почти полностью отреставрированный сундук Софьи Андреевны Толстой, тот самый, в который складывались черновики "Войны и мира".

Под впечатлением от сундука поехали дальше. И Ксения, и Еремин знали район хорошо и пришли к выводу, что самый короткий путь будет по Зюзинской улице. Заехав в Зюзинскую улицу, подать назад невозможно. Зюзинская улица представляет собой цепь глинистых бугров, выступающих из обширных луж неизвестной глубины. Машину, ползущую на малой скорости, стало встряхивать. Ксения занервничала. Поскольку Миша ходит на костылях, а Володя с палочкой, выскочил из машины я. Я шел впереди, промеряя Володиной тростью глубину луж, а за мной полз, переваливаясь, мышастый "сааб".

16 апреля Страстной четверг

Мы выехали в Шереметьево рано, с большим запасом времени, и хорошо сделали, потому что ехать приходилось обычным в Москве спазматическим образом — от пробки до пробки: что-то перекапывали, какие-то проверки на дорогах устраивала ГАИ. После испытания Зюзинской улицей стала спускать правая передняя шина, Деннис волновался по поводу возвращения в город и цитировал гоголевского мужика: "Доедет ли это колесо до Москвы?" В голове крутилось из моего старого стихотворения: "В грязноватом поезде татарском подъезжаю к городу Москвы". Возвращаясь из Ульяновска, я по совету Ковенчука прислушался к хрипу вагонного репродуктора, и правда, оттуда трещало: "Граждане пассажиры, поезд прибывает в столицу нашей родины, город Москвы". Ы как падежное окончание норовит заменить собой другие с ордынских времен. "Из гласных, идущих горлом, выбери "ыа, придуманное монголом" и т. д. Автодидакт, Иосиф всегда жадно выслушивал, даже предпочитал, мне кажется, чтению "дайджесты" всевозможной научной информации. В Энн-Арборе я частенько пересказывал ему, что сам только что прочитал по истории русского языка, в том числе Трубецкого. Трубецкой писал, что звук "ы" попал в восточнославянские языки из тюркских. Москва как татарский город — общее место в русской поэзии, хотя в словосочетании "татарский город" таится культурно-исторический оксюморон: у номадов не было своих городов, были стойбища или города покоренные, разоренные, загаженные. Есенину даже нравилось: "Золотая, дремотная Азия…" Мандельштаму хотелось, чтобы понравилось: "Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…" У Бродского резиньяция — что случилось, то случилось: "Полумесяц плывет в запыленном оконном стекле над крестами Москвы, как лихая победа Ислама". Что бы ни врал Филофей, никаким "третьим Римом" от Москвы и не пахло. Она — второй Константинополь, не дождавшийся Ататюрка, который прищучил бы вороватых, продажных и чванных чиновников. Белогвардейские памфлетисты проявляли завидное историческое чутье, когда называли тирана, ответственного за нынешний облик Москвы, "грузинский Абдул-Хамид в красных штанах". (О последнем султане Абдул-Хамиде энциклопедия сообщает, что он установил в Турции режим "зулюм", и в скобках дает перевод этого слова: насилие.) Сталин зулюм свой собирался увенчать вавилонской башней с лысым големом на вершине и для этого в одночасье взорвал христианскую церковь, которая строилась семьдесят лет, потому что деньги, собранные нищими на ее постройку, разворовывались поколениями чиновничьей сволочи. То, что споро возвела нынешняя власть, побуждает сделать три выписки из "Стамбула" Бродского: (1) "комплекс шатра", (2) "придавленность к земле", (3) "нет большего противоречия, чем торжествующая Церковь, — и нет большей безвкусицы". Большей нет, но большой в Москве хватает. Церетелиевские поделки сравнивают с Диснейлендом, но Диснейленд — это китч развлекательный а московские петры и поклонные горы — китч аллегорический, символизм для неграмотных, наподобие гигантской арки из скрещенных сабель радующей глаз Саддама Хусейна, или подкрашенных марганцовкой "фонтанов мученической крови", утехи аятолл.