Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Талейран, воспитанный в традициях XVIII века, мысливший старомодными представлениями Шуазеля и Вержена, упорно цеплялся за мысль о союзе с Австрией, и не потому, что он получал с 1808 года деньги от австрийского правительства. Разногласия между Талейраном и Наполеоном по вопросу об Австрии зрели давно; перед Тильзитом они выступили вполне явственно. Талейран был фанатически предан идее союза с Австрией; то была идея, которой он никогда не изменял. Но уже с войны 1796 года, с того времени, когда Наполеон противопоставил Австрийской монархии свободные итальянские государства, всякое сотрудничество, а тем более союз с Австрией были исключены. Умение Наполеона быстро ориентироваться в меняющейся обстановке сказалось и в этом вопросе. Он легко уловил, что нужно пересматривать традиционные внешнеполитические концепции старого времени и искать новые решения.

Союз с Россией и был таким новым решением — новым словом, внесенным Наполеоном в историю французской внешней политики.

Не следует упускать из виду и парадоксальной особенности дипломатической деятельности Наполеона. Многие авторы, и это относится в первую очередь к его апологетам — Эдуарду Дрио, Артюру Леви, Луи Мадлену, старательно подчеркивали искренность стремлений Наполеона к достижению мира. Генерал Бонапарт, как и позже Наполеон, действительно отдавал себе отчет в тех выгодах и преимуществах, которые мир приносил Франции. Он охотно говорил о мире и любил повторять шокирующую своей парадоксальностью мысль о том, что он и войну ведет ради достижения мира. Но если в период Маренго еще кто-либо мог поверить этим утверждениям, то позже они воспринимались уже как насмешка: за мир не борются такими средствами, какими боролся Наполеон.

Наполеон нес мир на острие штыка, и, сколько бы он ни заверял, что он стремится обеспечить французскому народу «достойный мир», «прочный мир», на деле мир, который он навязывал силой оружия Европе, был миром французской гегемонии, миром порабощения европейских народов.

Возможно, что Наполеону за каждой войной мерещился мир, но его программа мира год от году становилась все более экспансионистской: за Кампоформио шел Люне-виль, за Люневилем — Пресбург. Его требования возрастали; они становились необузданными, безграничными, и мир, желанный мир, о котором двадцать лет, с 1792 года, мечтали терзаемые войной народы Европы, отодвигался все дальше и дальше, становился недостижимым.

Конечно, Бонапарт по-разному оценивал перспективы союза с Россией в 1800–1801 годах, когда он его домогался, и в 1807 году, когда он наконец был заключен. Международные позиции Франции в 1807 году были уже совсем иными, чем в критическом 1800 году. Они стали неизмеримо более выгодными для наполеоновской Франции. Но и в 1800–1801 годах, и в 1807 году Наполеон видел в союзе двух сильнейших военных держав континента гарантии сохранения статус-кво в Европе, конечно, статус-кво, отвечавшего французским интересам. Он полагал, что союз двух самых сильных континентальных держав делает невозможной войну какой-либо третьей державы против одного из двух союзников. Формула Шампаньи, подсказанная Наполеоном, — «В согласии с Россией нам никто не опасен» — отражает это новое, сложившееся после Тильзита положение вещей.

Тильзит был соглашением двух сильнейших военных держав Европы. Как показали сами переговоры, конечно, у каждой из держав были свои интересы, свои расчеты, свой подход к вопросам европейской политики. Но эти различия не помешали обеим сторонам преодолеть трудности и найти взаимоприемлемое решение. Обычно подчеркивают, что в основе тильзитских соглашений лежало разграничение сфер влияния. Наполеон соглашался на то, чтобы Россия доминировала в Восточной Европе; Александр признавал за наполеоновской Францией те же права или, вернее, те же возможности в Западной Европе.

Кому это было выгоднее? Франции или России? Так нередко ставится в литературе вопрос. Но такая постановка вопроса едва ли плодотворна: тильзитские соглашения были выгодны и той и другой стороне; без этого они не могли быть так быстро заключены.

Наполеон отчетливо понимал в ту пору, что ни с какой другой великой державой подобного соглашения заключить было нельзя. В 1807 году кроме России оставались только Австрия и Англия. Австрия имела столь ограниченный военный потенциал, что соглашение с нею не представлялось ценным. К тому же неустранимые противоречия в итальянском и германском вопросах делали невозможным сотрудничество двух держав как равноправных партнеров. С могущественной Британией соглашение типа тильзитского было исключено прежде всего потому, что обе державы, Франция и Англия, претендовали на одну и ту же добычу: и та и другая стремились к господству в Западной Европе. Бонапарт уже в 1800 году понял, что ему следует добиваться соглашения с Россией. Неудача амьенского примирения с Англией еще более укрепила его в этом мнении.

Тильзитские соглашения были направлены своим острием против Англии. Однако в интересах точности следует отметить, что первоначально, до осени 1807 года, и в Париже, и в Петербурге еще сохранялись некоторые иллюзии: еще не исключалось, что русское посредничество будет либо принято Лондоном, либо Англия перед лицом могущественного русско-французского союза будет в какой-либо другой форме искать пути к соглашению.

Александр I также проявил понимание новых исторических условий и, если угодно, известную смелость, решительно пойдя на союз с наполеоновской Францией. Тильзит для России не был неудачей, как считают некоторые историки. Прекращение войны, заключение мира для России были необходимостью. В сложившихся условиях 1807 года, после двух неудачно закончившихся войн, для Александра, для России Тильзит был успешным политическим ходом. Конечно, по тильзитским соглашениям России пришлось отказаться от некоторых позиций в Восточном Средиземноморье. Но эти позиции Россия теряла в большей мере из-за противодействия Англии; эта союзница была опасным противником. Выигрыш от союза с наполеоновской Францией заключался не только и не столько в том, что после проигранной войны Россия ничего не потеряла и приобрела еще Белостокскую область. Выигрыш был в том, что союз с могущественной империей Запада усиливал позиции России, оказывался для нее выгодным.

В литературе высказывалось мнение, будто недоброжелательство, проявленное петербургским светом к генералам Савари и Коленкуру, объяснялось причастностью их обоих к казни герцога Энгиенского. Причина была глубже. Холодный прием, оказанный в Петербурге французским официальным лицам, был, как уже говорилось, косвенной формой осуждения политики императора, неодобрения духа Тильзита.