Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Но и царь Александр был не прост; его нелегко было захватить врасплох; он нимало не напоминал ни своего отца, ни своих незадачливых предков. Степень его информированности была велика. Даже в пору наибольшего увлечения либеральными фразами (у него фразы всегда преобладали над делом) он одновременно без шума, но с большой настойчивостью и деловитостью налаживал аппарат тайной полиции.

Дошли ли до него слухи, о которых сообщал Стединг? Это остается неизвестным. Но о широком недовольстве политикой Тильзита он, конечно, знал и не мог не знать. Не только вызывающее поведение петербургского высшего света, бойкотировавшего представителя императора Наполеона, подтверждало это; но и от той же сестры, Екатерины Павловны, он получал прямые выражения неудовольствия.

Известное определение Пушкина «властитель слабый и лукавый» было верным главным образом во второй своей части. Александр I охотнее притворялся слабым, чем был им на деле; то была также одна из форм его лукавства. Со времени его соучастия в низвержении с трона отца роль слабого, покорно подчиняющегося ходу событий, безвольного человека стала его защитной маскировкой; только этим и можно было бы оправдать в глазах матери, в глазах всей императорской семьи, всех современников его роль молчаливого, бездействующего наблюдателя трагических событий, завершившихся убийством 11 марта. Но ведь в этой заговоре, подготовлявшемся на протяжении шести месяцев, он играл в сущности главную роль: отца надо было убрать, чтобы передать власть сыну. Без соучастия Александра заговор против императора Павла I был бы невозможен.

Скрывать, маскировать свои намерения и истинные чувства какой-то ролью, сбивающей с толку, стало линией поведения Александра Павловича всю первую половину его царствования, во всяком случае до марта 1814 года, когда настал час его торжества: триумфатором, на белом коне, он въехал в побежденный Париж.

И в 1807 году, после Тильзита, он ничем не выдал своей озабоченности, беспокойства. По разным каналам до него доходили сведения о враждебных замыслах, а может быть, действиях против него. В беседах с Савари царь заявлял, что он уже слышал ранее о замыслах против него, но что все эти угрозы не заставят его изменить избранный им курс. «Я не верю в то, что они посмеют… но, если все же они решатся, пусть попробуют; но я им ни в чем не уступлю» [921] Rovigo. Memoires, t. Ill, p. 192. . Впрочем, он признавал, что его беспокоит лишь одно, вернее, один: «Это — Беннигсен; он в известном смысле предатель и способен встать во главе партии, действующей против меня» [922] Сб. РИО, т. 83, стр. 61. . Александр Павлович знал Беннигсена с ночи 11 марта 1801 года. В разговоре с французским генералом высказанное столь определенно суждение о Беннигсене было весьма весомым. Если царь счел нужным сказать об этом Савари, то это доказывало, сколь большое значение он придавал идущей от Беннигсена опасности.

Но Александр отнюдь не собирался уступать. Напротив, он быстро нашел действенные решения. Он сменил людей на важнейших постах. Его первым актом на следующий же день после подписания договора с Наполеоном, 10 июля 1807 года, было смещение Беннигсена с поста главнокомандующего армией; его заместил на этой должности Ф. Ф. Буксгевден. В руководстве министерством иностранных дел враждебного Франции Будберга он заменил сторонником русско-французского сближения — графом Н. П. Румянцевым. Англофильских друзей своей молодости из «Негласного комитета» он отстранил от руководства государственными делами — вместо них был приближен и возвышен М. М. Сперанский, приобретший огромное влияние. Персональные изменения, перемещения в короткий срок были произведены и в ряде других ведомств и учреждений. Этот ласково улыбающийся царь с ясными, доверчивыми голубыми глазами был совсем, совсем не прост!

***

Когда в июне 1807 года Наполеон и Александр I в течение нескольких дней сумели договориться не только о заключении мира, но и о союзе двух держав, это было не случайно. Русский союз во внешнеполитической концепции Бонапарта всегда оставался ведущей идеей.

Было бы глубоко ошибочно, как это делают некоторые французские историки (например, Жак Бенвиль), брать под сомнение саму эту идею и считать ее не отвечавшей реальным историческим условиям той эпохи. Скорее наоборот. Наполеон и в данном вопросе обнаружил присущую ему склонность к смелым решениям, основанным на анализе новых, изменившихся реальных условий.

Несомненно, что, провозгласив важнейшей задачей французской внешней политики сближение с Россией, Наполеон нарушал устоявшиеся, давние традиции европейской политики Франции. В истории Франции XVII–XVIII столетий были известны кратковременные эпизоды франко-русского сближения, но они оставались именно эпизодами, а не рассчитанной на длительный период политикой.

Привычная для французской дипломатии ориентация на монархию Габсбургов была отброшена Наполеоном. Он нарушил созданные династией Бурбонов традиции, опиравшиеся на долголетний опыт представления, вернее, даже догмы о незыблемых принципах французской внешней политики. Трезвый учет особенностей географического положения, политических интересов двух держав в Европе — России и Франции, анализ расстановки сил в Европе привели его к идее союза этих двух держав.

В директивах Савари перед его отъездом в Петербург Наполеон ориентировал его на всемерное укрепление франко-русского сотрудничества как длительного союза: «…если я могу укрепить союз с этой страной и придать ему долговременный характер (et у faire quelque chose de durable), ничего не жалейте для этого». Он ссылался на предшествовавший отрицательный опыт поисков сотрудничества с Австрией и Пруссией: «Вы видели, как я был обманут австрийцами и пруссаками. Я отношусь с доверием к императору России, и между обоими государствами нет ничего, что могло бы помешать их полному сближению» [923] Rovigo. Memoires, t. Ill, p. 148. .

То была целостная внешнеполитическая концепция. Примечательно, что Наполеон, умевший позже критически оценивать свои решения, никогда не пересматривал эти свои идеи и в воспоминаниях, продиктованных на острове Святой Елены, возвращаясь к первым шагам своей внешнеполитической деятельности, вновь и вновь подтверждал правильность избранного им курса: союзником Франции могла быть только Россия.

Одним из основных положений этой концепции была правильно подчеркнутая Наполеоном мысль, что между Францией и Россией отсутствуют коренные противоречия, что нет почвы для неустранимых конфликтов. Неустранимый конфликт был и оставался на протяжении всей его политической деятельности между Францией и Англией. Наполеон отдавал себе отчет в том, что длительное примирение, а тем более союз между Францией и Англией были невозможны: обе эти державы оспаривали первенство в Западной Европе и в мире.