Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Но вот с некоторых пор в его необъятной империи стали происходить какие-то странные вещи. В Италии, в любимой им Италии, где в 1796 году французов встречали цветами и радостными приветствиями как освободителей, десять лет спустя, в 1806 году, началось вооруженное восстание против оккупантов. Оно не приняло общенационального характера и не имело даже ярко выраженной национальной окраски. Оно ограничивалось преимущественно Калабрией и приняло форму налетов вооруженных групп, возглавляемых прославившимся в ту пору и слывшим неуловимым Фра-Дьяболо. Официальная печать изображала это движение как выступление разбойников. Движение Фра-Дьяболо, по-видимому, представляло что-то среднее между дерзким разбоем на дорогах и партизанской войной. Самым примечательным было то, что местные власти не могли справиться с «разбойниками». Живучесть отрядов Фра-Дьяболо объяснялась тем, что они повсеместно встречали поддержку итальянского населения. И в Северной и в Южной Италии народ, недавно радовавшийся приходу французов, видел в них уже не освободителей, а завоевателей, разоряющих и грабящих страну. Чтобы подавить восстание в Калабрии, туда пришлось направить армию во главе с маршалом Массена.

В Сицилии ни Жозефу Бонапарту, ни его преемнику Мюрату никогда не удавалось полностью стать хозяевами острова. То здесь, то там в разных концах вспыхивали антифранцузские выступления. Этому не придавали значения ни в Неаполе, ни в Париже, это изображали не заслуживающим упоминания. И Наполеон, считавший, что в мире все измеряется числом батальонов или золотом, не обращал внимания на нематериальную силу, которая двигала людьми, поднимала их на борьбу против французов.

В самом деле, что заставляло крестьян выступать против французов, сражаться с завоевателями? Это было нечто не поддающееся измерению ни в цифрах, ни в счете денег, ни в количестве батальонов. То было пробуждающееся национальное чувство. И оно становилось силой, с которой, хотел того Наполеон или нет, нельзя было не считаться.

Что-то совершалось и в оккупированной французами Германии. На первый взгляд все казалось вполне невинным и далеким от злобы дня. В Гейдельберге романтики обратились к далекому прошлому: их интересовали народные сказки, легенды средневековья. Но воспоминания о Ннбелунгах и Миннезингерах заставляли думать не только о древности германской культуры — они будили национальное самосознание. В 1806–1807 годах в Берлинском университете знакомый доселе лишь любителям философии профессор Фихте читал курс лекций, ставший позже известным под названием «Речи к германской нации» [966] J. G. Fichie. Reden an die deutsche Nation. Berlin, 1808; /. G. Fichte. Briefwechsel, Bd 2. Leipzig, 1925. . Через некоторое время «Речами» Фнхте зачитывалась вся молодая Германия. Даже в униженной и раздавленной Пруссии, в Кёнигсберге, городе Канта, где ютились королевская чета и правительство, наблюдалось непонятное на первый взгляд оживление. Молодые офицеры, очевидцы или участники катастрофы 1806 года — Шарнгорст, Гнейзенау, Клаузевиц в содружестве со Штейном строили смелые планы реформы и реорганизации армии [967] W. Hohlweg. Carl v. Clausevitz. Berlin, 1957; H. Heitzer. Insurrectionen zwischen Weser und Elbe… Berlin, 1959. .

Когда Наполеону докладывали о происходящем в Пруссии, в Германии, он презрительно пожимал плечами; в его представлении все решал счет батальонов; для Пруссии этот счет был крайне неблагоприятным. Впрочем, он приказал выгнать Штейна, которого незадолго до этого сам рекомендовал прусскому королю. В остальном совершавшееся в Германии не заслуживало его внимания.

Он так же пренебрежительно отнесся и к тревожным известиям, начавшим поступать из Испании. Партизанские отряды, атаковавшие французские войска, оставались для него «чернью», «скопищем разбойников», «бандами». Он был уверен, что они разбегутся и спрячутся по щелям при первых же залпах французских пушек. Когда на генерала Дюпона была возложена задача ликвидации выступлений «мятежников», Наполеон выражал недовольство, что «у него больше войск, чем это нужно» [968] Corr., t. 17, N 14239, 13 juillet 1808 a Joseph. .

Так продолжалось до катастрофы в Байлене.

Наполеона часто называли, да и сейчас называют гениальным человеком. Он был действительно человеком необычайно одаренным. Но если настаивать на слове «гениальный», то, вероятно, правильнее всего было бы сказать, что с определенных пор он стал гениально ограниченным человеком. Кажущаяся парадоксальность этого сочетания слов означает лишь, что император Наполеон (это не относится к Бонапарту) ясно видел окружающее его на близком расстоянии и с изумительной быстротой и точностью реакции находил головокружительные, лишь одному ему свойственные решения сложнейших задач. Лучше, чем кто-либо из его современников, он воплотил в себе все сильные стороны буржуазного мышления, буржуазного духа. Но это же стало и источником его слабости. Превратившись из буржуазного революционера в буржуазного императора, деспота, агрессора, он потерял присущую ему в молодости дальнозоркость. Он перестал понимать то, что выходило за круг корыстных интересов его класса или собственных интересов и честолюбивых своих замыслов. В ослеплении он не видел, что повсеместно в подневольных странах Европы зажигаются огоньки национально-освободительного движения, что растет национальное самосознание угнетенных народов и что оно предвестник надвигающейся бури. Он этого не видел, не постиг. Ограниченность его кругозора помешала ему разглядеть, что избранная им дорога ведет его не к триумфу, как он полагал, а к крушению.

***

Байонна, представлявшаяся Наполеону замечательной дипломатической победой, своего рода политическим Аустерлицем, в действительности была крупнейшим просчетом в его стратегических замыслах. Горе стратегу, разучившемуся отличать проигрыш от выигрыша! Байонна показала, что Бонапарт в опьянении легких побед потерял необходимую для полководца способность трезвых оценок [969] АВПР. МИД, канцелярия, дело № 7513. Мадрид, 1808; в бумагах Строганова имеется обширная рукопись «О похищении испанского трона» (переводе испанского), показывающая, как велико было негодование испанского народа по поводу Байонны. .

Байонна, повторяя известное выражение Фуше по другому поводу, «была хуже, чем преступление; это была ошибка». Она бросила в лагерь врагов Франции все сохранившиеся на европейских тронах легитимные монархии. Похищение престола у испанских Бурбонов в пользу брата французского императора заставило всех уцелевших монархов старых династий — в 1808–1809 годах их осталось немного — заподозрить, что следующим будет кто-либо из них. Наполеону в ту пору настойчиво приписывали слова: «Скоро Бонапарты станут старейшей династией Европы». Этот афоризм можно было понимать лишь в том смысле, что остальные династии — Габсбурги, Гогенцоллерны, кто еще оставался? — должны будут исчезнуть. Весьма вероятно, что то была лишь выдумка противников Наполеона, но сама возможность появления такого рода фальшивок была не случайной. Политика Наполеона создавала для них благоприятную почву.