Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

Эта задача была неосуществима, она противоречила неодолимым законам общественного развития: не было силы, которая могла бы задержать процесс роста и складывания независимых национальных государств. XIX век начинался как век национально-буржуазных и революционно-демократических движений. До тех пор пока Бонапарт шел в русле этого общественного потока, ветер удачи надувал его паруса. Созданная им колоссальная империя стала плотиной, пытавшейся преградить этот поток. Раньше или позже плотина должна была быть снесена потоком. Всемогущий император Наполеон, рассчитывавший со стотысячной армией в два месяца привести Испанию в повиновение, уподоблялся, не подозревая того, знаменитому герою золотого века испанской литературы — бедному идальго Дон-Кихоту Ламанчскому, правда без присущих странствующему рыцарю возвышенных иллюзий.

Пятнадцатого августа 1808 года Париж утопал в цветах. Вечером город был ярко иллюминирован; на площади перед скоплениями народа взлетали разноцветные огни фейерверка, до поздней ночи играла музыка. Столица праздновала день рождения императора. Было известно, что накануне, 14-го, он прибыл в Сен-Клу. Пятнадцатого, выступая в день своего праздника — праздника империи, Наполеон сказал: «Я чувствую себя счастливым, возвратившись в мой добрый Париж». Он добавил, что проявление радости и преданности народа, которое он встречал на пути, создало у него впечатление, будто он никогда не покидал город.

Граф Толстой, русский посол в Париже, донося о праздновании 15 августа во Франции, выражал сомнение, так ли велика была радость народа [978] Сб. РИО, т. 89, № 186, стр. 655–656; см. также его донесения от 6 (18) августа 1808 года, стр. 644–646. . Толстой был противником союза с Францией; все совершавшееся в этой стране он видел в черном свете [979] АВПР. МИД, канцелярия, дело № 1251. Paris, 1808. Tolstoi, Exped.; сб. РИО, т. 89. ; поэтому к его суждениям надо относиться критически. И все же в одном вопросе Толстой был, безусловно, прав: у Наполеона в августе 1808 года, несмотря на его внешнюю безмятежность, было действительно много забот.

В письме к Жозефу 16 августа Наполеон писал: «Все происходящее в Испании крайне плачевно. Можно подумать, что армией командуют не генералы, а почтовые чиновники. Как можно было так оставить Испанию, без причины, даже не зная, что делает неприятель!» [980] Lecestre. Op. cit., t. I, N 336, p. 229–230. Это был выговор королю Испании. Но Наполеона тревожило не только положение на Пиренейском полуострове. Трезво оценивая значение Байлена, он с должным основанием полагал, что ближайшим и наиболее вероятным последствием байленской катастрофы будет новая война с Австрией.

Австрийским послом в Париже в ту пору был граф (позже князь) Клемент Меттерних. В январе 1848 года молодой Фридрих Энгельс в статье «Начало конца Австрии» предсказал скорый конец человеку, в течение многих лет управлявшему «скрипучей государственной машиной» Австрии — «трусливому мошеннику и вероломному убийце Меттерниху» [981] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 471. . Не часто предсказания сбывались с такой быстротой. Через два месяца, в марте 1848 года, Меттерних, переодевшись в чужую одежду, бежал из Вены в Англию, спасаясь от народного гнева.

В 1808 году он был на сорок лет моложе; то был успешно дебютировавший дипломат — элегантный, умный, лживый, дамский угодник и вкрадчивый собеседник, еле умевший прятать свои пороки под внешним лоском светского молодого человека, казалось бы думавшего только о том, как рассеять свой сплин. В поисках мнимых развлечений он завел широкие связи в Париже, и в частности подозрительную дружбу с Талейраном и Фуше, которую он делил (как и все остальные связи — келейно) с графом Толстым [982] Fouche. Memoires, t. II. Paris, 1824, p. 180–182. . В зависимости от обстоятельств он прикидывался то верным рыцарем легитимизма, то человеком передовых идей, чуть ли не поборником «прав нации». При прирожденной склонности и даже таланте к секретным козням, темной и нечистой игре, выдаваемой благодаря несокрушимому апломбу за высокое искусство дипломатии, ему удалось превратить австрийское посольство в Париже в международную штаб-квартиру тайных интриг. Здесь плелась паутинная сеть, протягивавшаяся во все уголки света.

При всем том при несомненной внутренней склонности к предательству и вероломству, делавшей его особенно изобретательным в разного рода обманах, Меттерних как политик, как дипломат допускал поразительные просчеты и ошибки, но у него был счастливый дар замечать и регистрировать только ошибки других; свои собственные он никогда не признавал, и эта непоколебимая убежденность в своей постоянной и, если так можно сказать, универсальной правоте позволила ему удержать почти на полвека репутацию выдающегося государственного деятеля [983] «Aus Metternich's nachgelassenen Papieren», Bde 1–8. Wien, 1880–1884 (я пользуюсь чаще французским переводом: Paris, 1880–1889); А. О. Meyer. Furst Metternich. Berlin, 1929; Bertier de Sauvigny. Metternich et son temps. Paris, 1959; см. также интересную, но спорную работу Г. Киссинджера: Н. A. Kissinger. A World restored (Europe after Napoleon). New York, 1964. .

15 августа на большом дипломатическом приеме Наполеон спросил Меттерниха, против кого Австрия — вооружается. Австрийский посол все отрицал; он стремился убедить императора в глубочайшем миролюбии Габсбургов. Наполеон не стал оспаривать доводы Меттерниха, но беседа с ним укрепила его во мнении, что в Вене готовятся к войне [984] Полный отчет о беседе 15 августа 1808 года дан в приложении к донесению Толстого (сб. РИО, т. 89, стр. 646–649). .

С июня 1808 года слухи о близкой войне между Австрией и Францией стали распространяться первоначально в узкой дипломатической сфере, а затем и в более широких кругах. Барон Штакельберг, царский посол при берлинском дворе, доносил в Петербург, что во французских войсках, расположенных в Пруссии, с весны стало крепнуть мнение о близости разрыва между державами [985] АВПР. МИД, канцелярия, 1808, дело № 422, Штакельберг Куракину из Кенигсберга 4 (16) июня 1808 г., л. 9. . Но само появление этих слухов было в сущности их опровержением. Давно уже было установлено — и Жак Годшо недавно справедливо напомнил, что это стало как бы аксиомой, — наполеоновская стратегия основывалась прежде всего на внезапности [986] J. Godechot. Napoleon. Paris, 1969, p. 123. . Между тем слухи о вероятности войны между Францией и Австрией вновь и вновь возникали. И в июле, и в августе Штакельберг снова сигнализировал в Вену и Париж об усиливающихся разговорах о близости войны [987] АВПР. МИД, канцелярия, 1808, дело № 422, Штакельберг Куракину 6 (18) июля, л. 13; Толстому 1 (13) августа 1808 г., л. 32. .

Наполеон в действительности не хотел тогда войны с Австрией. Не потому, что он обещал солдатам, что больше не будет войны; ему не раз случалось нарушать обещания, и это его не смущало. Война эта была не нужна: по Пресбургскому миру он получил от Австрии все, что она могла дать, а свержение династии Габсбургов не входило в его задачи. Он знал, что во Франции не хотят новой войны, и он сам превосходно понимал, что страна нуждается в мире. Главное же, что заставляло его уклоняться от австрийской войны, — незавершенность, чтобы не сказать хуже, начатого им «испанского дела». Ввязываться в войну на востоке до того, как будет достигнута победа на юге, противоречило всему его опыту ведения войны.