Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

1-я армия Барклая де Толли, дислоцированная вначале в районе Ковно — Вильно, и 2-я армия Багратиона, расположенная между Неманом и Бугом, ввиду огромного численного превосходства противника начали отходить в глубь страны. Это была единственно правильная тактика, и выполнена она была обеими русскими армиями мастерски.

Не сумев навязать в начале кампании сражения, Наполеон пытался затем обойти с разных сторон армии Барклая и Багратиона, разъединить их и уничтожить поодиночке. И это ему не удалось. Умело маневрируя, отбрасывая наседавшие части французского авангарда, и Барклай и Багратион сумели вывести свои армии из-под удара и соединиться в Смоленске. Барклай де Толли, принявший командование объединенными армиями, приказал и дальше отступать на восток.

Со стороны могло казаться, что французская армия успешно развертывает наступление, а русские непрерывно отступают и, видимо, проигрывают войну. Наполеон оповещал мир о своих успехах. Бюллетени «великой армии» неизменно сообщали о продвижении французских войск [1118] Corr., t. 24, N 19016, 19024, p. 103, 109. Наполеон — министру иностранных дел Маре 29 и 31 июля 1812 года из Витебска. . Английская печать предсказывала неизбежность и уже близкое поражение России. В конце июля, по мнению английских внешнеполитических комментаторов, надо было ожидать занятия Риги французами, а «отсюда до столицы Российской империи менее трехсот миль» [1119] «Moniteur» N 207, 25 juillet 1812. . „Moniteur" охотно перепечатывал выдержки из английской газеты «Стейтсмен», требовавшей от английского правительства скорейшего заключения мира с Францией [1120] «Moniteur» N 235, 22 aout 1812. . Словом, победа французов в этой войне ни у кого, казалось, не вызывала сомнений. Меттерних, обманывавший и Францию и Россию, но видевший все же главного врага в лице России, осенью 1812 года не мог скрыть своего злорадства: «…в вынужденном отступлении из самых лучших и богатейших провинций империи, в неслыханном опустошении Москвы я вижу только признаки доказательства бессвязности и слабости… я тут вижу только потерю европейского существования- России… Я не рассчитываю ни на какую твердость со стороны императора Александра… Я отрицаю возможность, чтоб те же самые люди, которые поставили государство у края погибели, могли вывести его из этого положения» [1121] Цит. по: С. М. Соловьев. Император Александр I, стр. 234. . Так утверждал в начале октября 1812 года знаменитый австрийский политический деятель, которого многие современники были склонны считать одним из самых выдающихся государственных умов Европы.

И если уж «лучшие государственные умы Европы» полагали, что Россия находится на краю гибели, то могли ли иначе воспринимать непрерывное, без боев отступление русских армий простые русские люди, вынужденные покидать родные гнезда, где жили их отцы и деды?

Но что бы ни испытывали русские люди, сам Наполеон и его ближайшие военные соратники с возрастающей тревогой следили за развитием этой столь необычной кампании. Наполеон не мог скрывать от самого себя, что война развертывается по совсем иному плану, чем он предполагал. Чем дальше уходили русские в глубь страны и, отступая, увлекали за собой шедшую по их пятам французскую армию, тем все очевиднее становилось для Наполеона, что не он навязывал неприятелю свою волю и не он определял характер и формы войны; он должен был действовать так, как того хотели эти отступавшие русские армии.

Наполеон видел, чувствовал, как слабеет его армия, еще месяц назад казавшаяся несокрушимой. Она убывала в численности не только потому, что по мере удлинения коммуникаций и роста протяженности фронта приходилось повсеместно оставлять гарнизоны и дробить силы. Армия таяла потому, что многие иностранные солдаты и молодые французские новобранцы не выдерживали напряжения бесконечных переходов, потому, что, действуя во враждебной стране, занимая покинутые населением деревни и города, солдаты оставались необеспеченными питанием, они начинали сами грабить и мародерствовать и дисциплина в армии резко упала.

В русской печати появились сообщения о том, что во французской армии происходит падеж лошадей вследствие форсированных маршей и недостатка фуража. «Люди претерпевают таковой же недостаток в пище» [1122] «Сын Отечества», 1812, № 7, стр. 155; это же подтверждали беспристрастные наблюдатели вроде немецкого врача Рооса (Генрих Роос. С Наполеоном в Россию. Переводе немецкого. М., 1912, стр. 37). .

То не были выдумки пропаганды противника. Тибодо передавал, что в письме, полученном не по почте (то есть неподцензурном), датированном 14 августа 1812 года, сообщалось: «В армии умирают от голода и люди и лошади. Русские позаботились о том, чтобы после них ничего не осталось» [1123] А. С. Thibaudeau. Memoires, p. 319. . Не вступая в серьезные столкновения с противником, армия таяла: из четырехсот сорока тысяч солдат, перешедших Неман, до Витебска дошло лишь двести пятьдесят пять тысяч солдат [1124] L. Madelin. Histoire du Consulat et de I'Empire, t. XII, p. 153. . Наполеон отдавал себе отчет в том, что, чем дальше армия будет продвигаться в глубь страны, тем больше будут возрастать трудности и опасности. В Витебске Наполеон воскликнул сгоряча: «Мы не повторим безумия Карла XII!»; в 1812 году он ни на минуту не забывал об устрашающем примере несчастливого шведского короля. Что же делать? Ждать? Оставаться в бездействии? Но военный опыт подсказывал, что бездействие — это гибель. Значит, нужно идти вперед и стараться навязать русским сражение. И все же ему пришлось признаться самому себе, что в искусстве маневра русские оказались более умелыми, чем он, признанный мастер маневра. Багратион сумел переиграть победителя под Ауэрштедтом маршала Даву; под Витебском Барклай переиграл Наполеона — он ушел без потерь, оставив великого полководца перед той же дилеммой — куда идти?

Наполеон пробыл в Витебске более двух недель, его одолевали сомнения, он не знал, на что решиться. Он пришел даже на какое-то время к мысли о разжигании крестьянского мятежа. В письме Евгению Богарне 5 августа он спрашивал: «Дайте мне знать, какого рода декреты и прокламации нужны, чтобы возбудить в России мятеж крестьян и сплотить их» [1125] Corr., t. 24, N 19044, p. 123. . Но позже он к этой мысли не возвращался: его как монарха страшили такие союзники. В послании к Сенату 20 декабря 1812 года Наполеон писал: «Я мог бы поднять большую часть населения, объявив освобождение рабов; многие деревни просили меня об этом, но я отказался от этой меры» [1126] Corr., t. 24, N 19389, p. 342. .

Толстой, рисуя в романе «Война и мир» сцены разгорающегося мятежа крестьян Богучарова, показывал, что почва для крестьянских движений была подготовлена. Наполеон не захотел воспользоваться этой возможностью. Наконец после колебаний он принял решение: продолжать движение вперед, навязать русским под Смоленском генеральное сражение. Когда он сообщил о своем решении маршалам и старшим военачальникам, они, в первый раз за все годы, рискнули возражать. Бертье, Дюрок, Коленкур и особо Дарю, главный интендант армии, — все стали доказывать императору гибельность дальнейшего движения в глубь необъятной страны.