Василий Козаченко - Белое пятно

- Немец здесь убитый лежал... А свои брали его в машину. Вот и вытоптали... Гришка Распутин, полицай наш, все знает...

Закончив с обыском, какое-то время отдыхали на травке. Напились воды, закурили. Угостили куревом и одноглазого. Павло Галка спросил:

- А как называется эта речушка?

- А ты что, привезенный? - вопросом на вопрос ответил одноглазый.

- Выходит, привезенный...

- Ну тогда Кагарлык!

- Чудное какое-то название. А село?

- Что село?

- Село как называется?

- Жабово. А что?

- Фюйть!.. - не удержавшись, свистнул от удивления Павло. И сразу же спохватился. - Ничего особенного. Просто так спрашиваю...

И чуть позже, уже готовясь в дорогу, улучил минутку, чтобы сказать Петру:

- Ну? Что ты скажешь, а? Жабово!..

- Сами себе и напророчили, выходит, - нахмурился Петро.

- Да... Теперь действительно смотри, чтобы нам самим жаба прикурить не дала.

- Давай-давай! Стройся! - скрипел, спускаясь вниз к речушке, "пан Митрофан".

С наступлением вечера облаву прекратили. Оставив в Жабове засаду, кое-как выстроились на дороге возле мостика и тронулись уже колонной.

Впереди степенно и неторопливо шагал толстый немец в коричневом мундире. В хвосте, в последней четверке, Петро с Павлом. Шли они в середине. По краям с одной стороны Грушка топорщил тараканьи усы, с другой косился носатый верзила в черном пиджаке с парабеллумом на поясе и винтовкой на правом плече. Замыкая колонну, шел в сторонке, по обочине, сам "пан Митрофан".

Таким образом, о побеге не могло быть и речи. Вокруг голая степь. Слева стерня, справа редкая низенькая кукуруза. Солнце, скрывая:ь за горизонтом, плавит на золото белые легкие тучки. Пахнет чабрецом, пылью, сухой свежей соломой.

Петро, понуро свесив голову - черный чуб падает прямо на глаза, неторопливо передвигает ноги вслед за передним полицаем, устало думает свою невеселую думу: "Вот и еще один день позади... Заканчивается еще один золотой вечер. Если бы знать наперед, сколько их еще осталось нам? Неужели так и не удастся выкрутиться? Не может этого быть! Просто не может быть! Знать бы только, где же это рассыпались и блуждают сейчас наши. Или, быть может, они уже все вместе, и только мы так вот по-глупому влипли?.."

Шагает рядом с Петром непривычно молчаливый Павле, думает о чем-то своем.

"Неужто и в самом деле занесло нас на "Белое пятно"? Неужто это и есть то самое Жабово, которым мы еще недавно там, в засекреченной штабной комнате, возле карты пугали Настю? Макухи мы, выходит, и есть, ежели так! Просто не хочется верить! И с этими харями тоже, можно сказать, влипли... Связались, а теперь никак не развяжемся. Хорошо, что хоть ночь впереди. Может, что-нибудь сможем придумать... Казак не без счастья, девка не без доли!"

Дорога по огромному пологому степному косогору поднимается все вверх и вверх. Наконец выровнялась, вымахнула на перевал и еле заметно, плавно начала снова спуcкаться вниз, скрываясь где-то далеко-далеко в размытой синей дали. А ближе, примерно в двух-трех километрах, показалось большое село. Раскинулось по долине, рассыпалось соломенными крышами, полосками огородов и темными купами вишенника. Дым поднимается над трубами, возвышаются на пригорках пирамидальные тополя. Охватывая полсела, стальным серпом сверкает речка.

- Это что? - спрашивает у полицая Павло.

Но Грушка совсем уже обнаглел.

- А вот придем, там тебе и скажут, - бросает он с нескрытой угрозой в голосе. Или это Петру мерещится?

Ведь вот сразу же и вроде бы даже охотно ответил Павлу верзила в черном пиджаке.

- Да чего там! - словно возразил он Грушке. - Новые Байраки! Чего же...

"Нет, мы действительно-таки сунулись не туда, куда следует!" - с горечью, теперь уже без прежних сомнений заключают оба "святые".

Сразу же возле крайней хаты степной грейдер переходит в мостовую. Выбоистую, запущенную и неровную.

Добрая сотня ног поднимает оглушительный грохот. Идти становится все труднее. Задние, пытаясь взять ногу за передними, подскакивают на ходу, топчутся, сбивая

соседей. Колонна втягивается в русло широкой улицы, обсаженной вдоль оград кустами желтой акации.

Впереди, в голове колонны, размахивая палкой, что-то кричит толстый немец. Не только хлопцы, но даже и полицаи не могут взять в толк, чего он хочет. Один лишь Митрофан, хотя и был дальше всех от немца, сразу же разгадал.

- Песню! Песню, туда вас растуда! - скрипит он немазаным колесом.

И сразу же где-то рядом с Петром раздается тоненький-тоненький, по-девичьи писклявый дискант; Соловей, соловей, пташечка...

Петро удивленно скосил глаза. Да, как это ни странно, но, вытянув жилистую шею и вытаращив глаза, запевает именно Терентий Грушка. И десятки голосов нестройно, зато громко поддерживают его:

К-канареечка жалобно поет!

И парашютисты, словно только и ожидая этого, пропустив лишь первые два такта, сразу, подчеркивая тем самым, что они ничего не замечают, ничего не боятся и вообще здесь в доску свои, подхватывают смело, перекрывая даже густой басище носатого верзилы в черном пиджаке:

...И ать и два, горе не беда!

Канаре-ечка жалобно поет!

С этой "Канареечкой" они прошли почти все село. В центре, неподалеку от речки, завели их в большое, на два крыла, помещение школы. В конце длинного, тускло освещенного коридора с ободранными, исписанными всякой гадостью стенами и затоптанным полом были расположены вдоль стены деревянные, наспех сколоченные козлы для винтовок. Митрофан приказал сложить оружие. Хочешь не хочешь, пришлось расставаться хлопцам с автоматами.

"Вот тебе и "Канареечка", чтоб она сдохла", - подумал Петро, цепляя ремень автомата на гвоздь.

"Ничего... как говорят, еще не вечер и еще будет видно, кому придется жалобно запеть", - подумал и Павло, притрагиваясь рукой к "лимонке" в кармане.

Однако, как только они вместе с несколькими полицаями вошли в небольшую классную комнату с голыми стенами и рыжими, набитыми соломой мешками на полу, в дверях появился Митрофан.

- Обыскать! - приказал резко, доставая парабеллум.

И не успели хлопцы даже сообразить, к кому относится это "обыскать", как уже руки им быстро и привычно заломили назад. Тут, в четырех стенах, в центре села, полицаи действовали смело, не то что в степи. К тому же они, вероятно, заранее обо всем договорились.

- Да вы с ума спятили! - с показным удивлением крикнул Павло. А Петро лишь пожал плечами и от досады сплюнул.

Четыре "лимонки", два немецких пистолета и какието старые перочинные ножики, конечно, ни о чем еще не свидетельствовали. А больше ничего у них не нашли.

Когда хлопцам, наконец, приказали сесть в углу, в комнате было уже совсем темно. Кто-то зажег и поставил на подоконник керосиновую лампу.

- Грушка! - приказал Митрофан, все еще держа пистолет в руке. - Смотри за ними в оба. Не отходи ни на шаг! Знаю я таких субчиков!.. - Рука у него заметно дрожала, и он долго не мог попасть пистолетом в кобуру. Наконец вложил, застегнул. - Пока я позвоню пану Коропу или пану Макогону, смотрите здесь, ежели что...