Джером Джером - На сцене и за кулисами

— Ну, как вы справились со своею ролью? — спрашивает он меня.

— Ничего, — отвечаю, — реплики знаю хорошо.

— О, забудьте свои реплики; от меня, по крайней мере, вы не услышите ни одной правильной реплики. Советую вам следить за смыслом, а не за репликами.

Я следил за смыслом, но, хоть убей меня, не мог найти ни малейшего смысла в его словах. Не было никакого сомнения, что он говорил своими словами. До сих пор не понимаю, как я мог с ним играть. Правда, он помогал мне все время и делал указания, когда я окончательно становился в тупик и не знал, что говорить дальше; например, он шептал мне: «Пропустите, что сказал отец», или «Говорите, что сказала Сада», — но все-таки это мало облегчало игру.

— Пожалуйста, купи на толкучке подержанную пару трико, вели хорошенько вымыть и пришли мне ее. Мне надо надеть ее под низ. В следующий понедельник мне придется играть в черном трико, а я хочу, чтобы у меня были потолще ноги; ты знаешь, что я не особенно толст.

Я приобрел незаменимую пару сапог (всего за них заплачено пятнадцать шиллингов). Вытянутые во всю длину, они доходят до пояса и представляют пару настоящих американских ботфорт; их можно покрывать до половины мехом, пришивать золотые шнуры и кисточки, собирать в гармошку, отворачивать верхи и придавать им какой угодно вид и форму, начиная от простых охотничьих сапог и кончая сапогами Чарльза или Кромвеля. Но с ними надо быть крайне осторожным и все время следить за ними, потому что на сцене они очень часто по собственному желанию меняют форму; таким образом, очень часто один сапог изображает ногу разбойника на большой дороге, а другой — ногу благородного рыцаря. Вообще, на костюмы у нас нельзя пожаловаться; наш театр имеет очень порядочный гардероб.

Было бы желательно, чтобы программы и афиши составлялись более умными людьми, а не такими дураками, как, например, наш режиссер. Он никогда не может правильно составить афишу: то совсем пропустит твою роль, то твое имя поставит против чужой роли, то впишет такую роль, какой совсем не существует в пьесе, а если, по какой-то счастливой случайности, все это составит верно, то переврет и неправильно напишет имена актеров.

На днях со мной случился маленький казус; я опоздал на репетицию, за что режиссер оштрафовал меня на полкроны. Во всем виноват наш суфлер; он отлично знал, где я сидел, и нарочно не дал мне знать. Отомщу же я ему за это».

Выписки из дальнейших писем:

«…Прости, что постоянно беспокою тебя различными поручениями; дело в том, что мне нужен еще один парик. Я думал, что мои собственные волосы годятся для совершенно молодых ролей, но оказывается, что они недостаточно светлы и белокуры. «Будь добродетелен, и волосы твои станут словно пакля» — вот главный пункт театральной религии. Хотел бы я так же экономно обращаться с париками, как наш актер, играющий первых стариков. У него для всех ролей служит один и тот же парик. Когда он играет серьезные роли, надевает его как следует, а в комических ролях — задом наперед.

Не могу не рассказать тебе, какой инцидент случился на днях с нашим режиссером. Ему за пятьдесят лет, но он в полной уверенности, что играет не хуже Чарльза Патье, и потому выбирает молодые роли. В один из субботних спектаклей он взял себе роль первого любовника в старой английской комедии и появился на сцене с роскошными кудрями и в треуголке.

— Кто этот красивый юноша с роскошными светлыми волосами? — спрашивает героиня свою компаньонку.

— О, это сэр Гарри Манфорт, прекрасный молодой человек, спасший жизнь принцу. Он самый молодой офицер во всей армии и в то же время самый храбрый.

— Храбрый юноша, — шепчет героиня, — я хочу сказать ему несколько слов. Позови его ко мне, Леонора.

Леонора исполнила приказание, и он подошел к героине. Во время разговора он покорно, с юношескою застенчивостью стоял перед ней, низко склонив голову.

— Мадам, — сказал он, снимая треуголку, — какого им черта нужно? Чего они хохочут? О, мой…

Дело в том, что вместе с треуголкой снялся парик, и «храбрый юноша» оказался с голой, как колено, головой.

Я хотел было на прошлой неделе приехать в Лондон, потому что три дня подряд не участвовал в спектаклях. Но потом рассчитал, что на одну только поездку придется истратить весь недельный гонорар, и потому поехал в Р. и сходил там в театр. Там я встретил В., он женился на маленькой Полли, которая выступала на вторых ролях в театре. Теперь она в Абердине, и он не видал ее уже три месяца. Вот несчастье, когда муж и жена, не прожив вместе даже один год, должны разлучиться. Старые люди отлично переносят такие разлуки, но бедный В. чувствует себя прескверно. Сначала они жили вместе и играли в одном театре, но потом обстоятельства так сложились, что каждый из них должен был взять первое попавшееся место…

Помнишь, я писал тебе, что меня оштрафовали из-за суфлера. Я сказал, что отомщу ему, и отомстил. Вернее сказать, мы, то есть я и еще один актер, который давно уже точил на него зуб, отомстили ему. Суфлера никто не любит за то, что он интриган и вообще скверный человек. Он встречался с мисс Пинкин, у отца которой железная лавка, как раз против театра. Отец ничего не знал об амурах своей дочки, и они измышляли различные способы, чтобы поговорить друг с другом. Окно нашей гардеробной комнаты приходится против окна на лестнице этого дома, где живет пассия суфлера; они пользовались таким удачным расположением окон и переговаривались друг с другом издали. Но это, конечно, их не удовлетворяло, и вот что придумал наш Дон Жуан. Узнав, что отца нет дома, он перекидывал доску с одного подоконника на другой и по ней, как обезьяна, перелезал к своей возлюбленной. Как-то мы нашли обрывок письма мисс Пинкин, подделали ее руку и написали от ее имени письмо к суфлеру, в котором она якобы просит его сейчас перелезть к ней по доске и ждать на лестнице, пока она не выйдет; тут же мы сообщаем, что отца нет дома. Затем это письмо мы вручили мальчишке перед самой репетицией, дали ему два пенса и велели сейчас же отнести суфлеру с строгим наказом не говорить, кто его послал.

Суфлер недолго заставил себя ждать и сейчас же совершил воздушное путешествие на лестницу к своей возлюбленной, после чего мы сняли доску и закрыли окно в уборную. Между тем все собрались на репетицию и удивлялись, куда мог пропасть такой аккуратный человек, как суфлер. «Где его черти носят? — ругался режиссер, сердито шагая по сцене. — Долго ли он будет заставлять нас ждать себя?» Наконец, послали к нему домой и во все кабаки и трактиры мальчика; главное, он унес с собою пьесу, и потому нельзя было без него начинать репетицию. «О, это из рук вон, это черт знает что за безобразие! — кричал режиссер полчаса спустя. — Я оштрафую его на пять шиллингов. Я не мальчишка, чтобы со мною устраивали подобные штуки!» Наконец, спустя целый час, явился суфлер мрачнее тучи. Как к нему ни приставали, он не хотел сказать, что с ним случилось, только все время бормотал, что свернет шею тому, кто сыграл с ним подобную штуку.