Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

На полу, прислонившись к стене, лежала женщина лет тридцати в накинутом на плечи английском пальто. Под пальто был черный шелковый пеньюар, сквозь который просвечивало кремовое нижнее белье. Женщина лежала неподвижно, широко открыв глаза, и дышала широко открытым ртом, как выброшенная на берег рыба. Слева от нее лежали два ребенка, примерно двух и шести лет. Маленький спал, а может, был мертв, а старшая девочка еле слышно скулила. Я вопросительно посмотрел на доктора.

Он осторожно поднял пальто и пеньюар и оголил живот, черно-синий, с рваной раной. Бедра женщины были залиты кровью.

– Посмотри, – сказал доктор, указывая на ее левое плечо. Над верхней грудью виднелись три пулевых отверстия.

Я опустился на колени и спросил, что случилось. Она не могла говорить и только косила глазами влево, где лежали ее дети. Я промучился пару минут, пытаясь добиться от нее ответа, но все было тщетно.

– Сделайте что-нибудь, доктор, – взмолился я.

– Сейчас сделаю, – коротко ответил Край.

Он отвернулся и вынул шприц для подкожных впрыскиваний, а я посмотрел на детей.

Они находились в полуобморочном состоянии, но, насколько я мог судить, не были ранены. Женщина не отрывала от меня бессмысленных, как у рыбы глаз, глядя без всякого выражения. Тупой взгляд. Наконец доктор склонился над женщиной и ввел иглу.

– Пошли отсюда, – сказал он, беря на руки маленького мальчика.

– А что будем делать с ней? – спросил я, поднимая девочку.

– С ней все будет в порядке. Я дал ей лошадиную дозу.

– Чего?

– Стрихнина. Видишь, она уже умерла. Пошли.

Я спускался с девочкой на руках, пытаясь не наступать в кровь. Теперь мы знали, что эта кровь оставлена женщиной. Мы принесли детей в дом, и уланы окружили их заботой. Они помыли детей в теплой воде, завернули в одеяла, накормили горячим супом, напоили чаем и уложили спать. Пока дети спали, уланы ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Доктор сидел рядом с детьми, пока не стемнело.

Неожиданно, без всякой на то причины, доктор спросил меня:

– Слушай, толстяк, помнишь ту ночь, когда мы узнали об отречении императора, и эту чертову лекцию, которую прочел нам Бас?

Я кивнул.

– Разве это не было замечательно?

Я уставился на него в немом изумлении: доктор был роялистом и белым до мозга костей.

– О чем вы говорите, док?

Он медленно перевел взгляд с пылающего лица мальчика, стонущего во сне, на меня. У доктора были небольшие, широко расставленные, зеленовато-серые пронзительные глаза. Он так сильно сжал губы, словно боялся произнести слово. Наконец Край наклонился вперед и прошипел:

– Я сказал, разве не замечательно то, о чем рассказывал нам в ту ночь Бас? Счастье для ста шестидесяти миллионов обездоленных людей. Рай для честных рабочих. Свобода совести. Обеспеченная старость. Достойная плата за тяжелый труд. Труд. Равенство. Свобода. Я тебя спрашиваю, разве не красиво он говорил?

Я смотрел на доктора, не зная, что ответить. Внезапно он встал и схватил меня за грудки. У него побелели губы. В глазах горела ненависть.

– Это было красиво, – прошипел Край, – красиво. Объясняю тебе, кровавый воин, рассуждающий червяк, это было красиво…

Я резко прервал его:

– Прекратите, док. Вы просто больны.

– Подожди. – Он с силой встряхнул меня. – Я требую от тебя ответа. – Лицо доктора исказила болезненная гримаса. – Да, красиво. – Он сделал паузу и продолжил, цедя каждое слово: – Но какой ценой? Я спрашиваю тебя, какой ценой? Ценой страдания этого ребенка, который, проснувшись, позовет маму и не услышит ответа?

Он уже не мог говорить, а только жевал губами. Потом вытер рукой лицо, повернулся и вышел из дома в темноту под мелко моросящий дождь.

Один из уланов смог уберечь детей во время скитаний и отдал их в приют для сирот в Варшаве под именами Станислава и Ванды Довбор, в память о нашем полковнике, последнем потомке польского рода Довбор.

В этот день на горизонте появились тяжелые, свинцовые тучи. Медленно, но целенаправленно они заполняли небо, двигаясь к зениту. Было уже десять утра, и солнцу, оказавшемуся в окружении мрачных грозовых туч, оставалось на небосводе все меньше и меньше места.

Тучи наползали со всех сторон, что случается крайне редко, но в этот день мы наблюдали именно такую зловещую картину. Освещенные теплым, ярким, осенним солнцем усадьба, стоящая на холме, парк, лес, излучина реки, стоящая на берегу деревенька находились в окружении мрачных предвестников приближающейся суровой зимы. Прекрасная в своей осенней грусти природа напоминала лицо молодой монахини, бледное, нежное и вдохновенное, еще наполненное желаниями и чувствами, но уже увидевшее перед собой черную завесу, символ конца, смерти.

Мы провели в усадьбе четыре дня; никогда еще мы не оставались так долго в одном месте. Пришло время двигаться дальше. Но сначала требовалось выбрать самый безопасный путь. Мы плохо представляли, что происходит в этой огромной стране; мы словно выпали из жизни, не принимая участие в происходящих в ней процессах, а потому не имея возможности влиять на них. Это вызывало у нас серьезную тревогу. Кроме того, мы страшно устали от одиночества, от бесконечных препятствий, возникавших на нашем пути домой, от долгой разлуки с родными.

Ночью уланы ушли на разведку, и все с нетерпением ждали их возвращения, практически не сомкнув глаз.

Двое уланов вернулись ранним утром и доложили, что в деревне говорят о белогвардейской банде, скрывающейся в усадьбе «Три дуба», то есть о нас.

Вот это уже было серьезно. Правда, уланы не могли с уверенностью сказать, известно ли в деревне, что банда на самом деле является полком польских улан. Следовало принимать срочные меры.

Один из посланных на разведку уланов всю ночь проговорил с председателем сельского совета, с которым два года назад познакомился в смоленском госпитале; они месяц пролежали на соседних койках.

Председатель обрадовался старому другу, особенно когда улан сказал, что «покончил» с войной и хочет предложить свои услуги красным. Председатель не знал, что улан поляк и служил в польском полку, а потому поверил ему.

Они обнялись и провели вместе почти сутки. Под воздействием спиртных паров председатель сообщил, «строго по секрету», что поступил приказ незаметно окружить 1-й полк польских улан и «вступить с ними в контакт». В революционном словаре слово «контакт» имело широкую трактовку. Улан попытался выяснить, какой контакт подразумевался в отношении польских уланов: мирные переговоры с проведением бесконечных пропагандистских митингов, нападение и кровавая расправа с «белоручками» или революционный суд и расстрел. Председатель пока не знал, какое будет принято решение, но, по его личному мнению, банду «белоручек» следовало истребить на месте. По собственной инициативе он уже запасся дюжиной газовых снарядов.