Ришард Болеславский - Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

– Сабли наголо!

Уланы застыли неподвижно, словно составив одно целое со своими стальными саблями.

Адъютант начал называть имена рядовых. Последовали тихие ответы, словно у всех уланов разом перехватило горло.

– Есть!

– Есть!

– Я!

Время от времени раздавался громкий, жесткий ответ унтер-офицера, стоявшего за взводом, – так во время похоронной процедуры непокорная труба неожиданно взрывается руладой, вырываясь из слаженной игры всего оркестра. Он отвечал за тех, кто отсутствовал на этой последней перекличке.

– На дежурстве…

– Пропал без вести…

– Погиб на поле брани…

Чаще других звучали слова «погиб на поле брани».

При каждом имени погибшего капитан Вар подносил саблю к губам, касался ею земли и поднимал к плечу. Следом за ним взводы быстро салютовали саблями.

Перекличка закончилась. Адъютант стал называть имена офицеров. Я, как командир первого взвода, отвечал за отсутствующих офицеров. Отвечая: «Погиб на поле брани», я заново проживал каждую смерть.

Не знаю, по ошибке или намеренно, адъютант назвал капитана Баса, перешедшего на сторону красных. Мы никогда не упоминали его имя. Я не знал, что ответить. Бас был жив, и мы знали, где он, но в армии не существовало отзыва, который определял предательство. Я испытывал такое напряжение, что казалось, еще секунда, и из дрожащей руки выпадет сабля. Я слегка повернул голову и увидел побелевшие костяшки пальцев, сжимавших эфесы сабель. Моим взводом когда-то командовал Бас, и мы все любили его.

– Дальше! – рявкнул капитан Вар, прервав напряженную паузу.

Адъютант продолжил называть имена. Последним в списке значился Шмиль.

– Здесь! – звонким, уверенным голосом откликнулся Шмиль.

Несмотря ни на что, словно бросая кому-то вызов, этот мальчик был «здесь» и сообщал об этом всему миру.

– Сабли в ножны! Снять головные уборы!

Капитан Вар повернулся к воротам, через которые были видны поля, уходящие к горизонту, перекрестился и встал на колени. За ним опустился на колени весь полк. Капитан начал читать молитву:

– Аве Мария…

– Аве Мария, – эхом отозвались уланы.

Уланы повторяли за командиром каждое слово молитвы и закончили короткое обращение к Деве Марии, традиционную молитву польских уланов, словом «аминь».

Медленно с фуражкой в руке капитан Вар приблизился к полковому знамени. Передав фуражку адъютанту, капитан снял со знамени грязный чехол. У него дрожали руки, когда он доставал из кармана перочинный нож. В несколько взмахов он отрезал знамя от древка. Вар держал в руках пурпурный кусок шелка так, словно это было его кровоточащее сердце. Все взгляды были прикованы к яркому пятну в руках командира.

– Помните, мальчики… – Не закончив фразы, Вар свернул знамя, положил его во внутренний карман и отдал последнюю команду: – Разойдись!

После этого он надел фуражку и быстро ушел.

Полк оставался на месте, словно и не собирался расходиться. Знаменосец бессмысленно вертел в руках древко. Тучи заволокли небо. Стволы деревьев гнулись под напором усилившегося ветра. Знаменосец, словно очнувшись, отбросил древко в сторону, и оно покатилось по земле. Ряды неожиданно распались.

Началась лихорадочная деятельность. Уланы спарывали знаки отличия с мундиров, рылись в шкафах в поисках подходящей одежды. Выбрасывали из заплечных мешков все, что могло их выдать. Некоторые брали с собой только револьверы. Кто-то брал и винтовки и револьверы.

После поспешных прощальных слов и рукопожатий люди поодиночке, по двое, по трое исчезали в лесу. Некоторые рискнули окольным путем отправиться в деревню.

Как ни странно, но прощаться друг с другом было намного проще, чем с лошадьми. Кое-кто все-таки поехал на лошади, надеясь незаметно пробраться через лес, хотя капитан Вар предупредил, что всадник выглядит во много раз подозрительнее пешего. Некоторые пристрелили своих лошадей. Кто-то нашептывал лошадям последние прощальные слова. Некоторые плакали.

К вечеру осталось только несколько офицеров. Мы с Алексом решили идти вместе. Можно было уйти намного раньше, но расставание с уланами давалось с таким трудом, что мы тянули до последнего.

Мы решили идти со своими лошадьми. В восемь вечера, когда совсем стемнело, мы попрощались с капитаном Варом и несколькими оставшимися офицерами. Проехали по парку, перепрыгнули низкое каменное ограждение и вступили в темный лес.

– Алекс, внимательнее, она собирается заржать.

– Я слежу за ней, – ответил Алекс, зажимая фуражкой лошадиную морду.

Я вынул из кармана горсть овса, положил в фуражку и поднес Зорьке. Мягкими розовыми губами она принялась выуживать овес из фуражки, а я стал нежно почесывать ее шею, нашептывая в ухо:

– Тише, Зорька, тише.

Спрятавшись в зарослях камыша у маленького озера, мы следили за старым крестьянином, который, стоя на заднем дворе, вытирал выпряженную из телеги лошадь пучком соломы.

– Он любит свою лошадь, значит, будет хорошо относиться к нашим, – прошептал Алекс, наблюдая за действиями крестьянина.

Я кивнул и прижался щекой к Зорьке, почувствовав исходящее от нее тепло.

В свои права вступала ночь. Крестьянин что-то бормотал, обращаясь к лошади. Она переступала копытами, кланялась и, словно неуклюжий щенок, танцевала на месте, вероятно радуясь возвращению домой. Как тень она последовала за хозяином, дожидаясь, пока он откроет сарай и задаст ей корм. Но крестьянин взял ведро и направился к озеру; лошадь последовала за ним.

– Внимание! – дернул я Алекса за рукав.

Он напряженно замер.

Крестьянин был от нас на расстоянии пятидесяти метров, когда его лошадь внезапно остановилась и навострила уши. Я почувствовал, как напряглись наши лошади. Прошло несколько долгих секунд.

– Иди сюда, ленивая грязнуля! – крикнул крестьянин.

Лошадь подошла к воде, но ее голова с дрожащими ноздрями была повернута в нашу сторону. Она чуяла лошадей. Затем жажда взяла свое, и, наклонив голову, она начала пить, шумно втягивая в себя воду крупными глотками и отфыркиваясь.

– Прямо как доктор Край, когда он ест суп, – прошептал мне Алекс.

– Прекрати, дурак, – хихикнул я.

Тем временем крестьянин вышел на мостки, зачерпнул ведро воды и начал пить такими же большими глотками, как его лошадь. Напившись, он ладонью вытер губы и, пошатываясь, потащил ведро с водой к дому. Лошадь продолжала пить.

Подойдя к калитке в заборе, крестьянин свистнул. Лошадь оторвалась от воды и медленно пошла к нему, по-прежнему оглядываясь в нашу сторону. Вдруг она остановилась и заржала.

– Держи лошадь, Алекс. Ради Христа, не дай ей ответить.

Мы прижали фуражки к лошадиным мордам. Они задвигали ушами, словно разрезали воздух, но не отвечали на призывное ржание.