Владимир Литтауэр - Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920

4-й эскадрон, рассредоточившись, наступал на тридцатиметровом фронте. Наступление потерпело неудачу еще до того, как его смог остановить трубач. Одна половина эскадрона завязла в болоте; гусары успели соскочить с тонущих лошадей. Оставшаяся часть эскадрона тут же остановилась. Нам показалось, что эскадрон понес тяжелые потери, но в действительности потери были незначительные. Немецкие пулеметчики, вероятно, ошиблись в расчетах.

Гротен, совершенно выбитый из равновесия, пробормотал:

– Я больше не допущу потерь.

С этими словами он вышел на огневой рубеж. Через минуту Гротена ранили. Его подобрали санитары и положили в санитарный фургон. Фургон поехал по полю, и вдруг над ним разорвалась шрапнель. От неожиданности возница остановил лошадь, и тут мы увидели, как из-под тента появился Гротен и кулаком ударил возницу по голове. Возница хлестнул лошадь, и она понеслась по полю. Мы дружно захохотали.

Когда фургон подъехал к нам, Гротен сказал:

– Сообщите командиру бригады, что командир полка ранен.

Через полчаса Гротена привезли в штаб. Увидев его, генерал спросил:

– Как вы, полковник?

– Я в полном порядке, – ответил Гротен, – но почему вы пускаете в расход моих людей?

Гротен любил и часто использовал именно это выражение – «пускать в расход».

Спустя три месяца Гротен на несколько дней вернулся в полк. Он получил генеральский чин и принял командование гренадерским полком. Он очень трогательно попрощался с офицерами и с готовностью признал, что при первой встрече в Москве дал нам неправильную оценку. Низко поклонившись, он попросил у нас прощения и даже слегка всплакнул.

Гротен командовал конно-гвардейским полком всего несколько месяцев, а затем временно замещал дворцового коменданта. Его прощание с конно-гвардейским полком, как его описал мне один из офицеров этого полка, отличалось от прощания с нашим гусарским полком. Гротен всегда очень эффектно выезжал к полку. Пустив лошадь галопом, с шашкой наголо (готовый отдать ею приказ), он объезжал строй, на ходу выкрикивая:

– Доброе утро, первый эскадрон!

– Доброе утро, второй...

И так далее.

В последний день он точно так же появился перед конно-гренадерским полком. Остановил лошадь в центре перед строем, пару раз взмахнул шашкой и после формальных слов прощания добавил:

– Вы должны лечь костьми во имя вашей страны!

И ускакал.

После революции Гротен был арестован, но в скором времени освобожден. Эмигрировал во Францию. Когда американские войска вошли в Париж в конце Второй мировой войны, Гротен занимался продажей билетов национальной лотереи в кафе при дешевом магазинчике. В этом кафе, которое реквизировали американцы, произошел забавный, очень характерный для Гротена случай. Эта история уходила корнями в дни службы Гротена в русской армии. В нашем полку существовал негласный закон, согласно которому каждый офицер должен был ежедневно поговорить по возможности с большим количеством солдат на личные темы. Благодаря таким беседам командир взвода, в котором было тридцать пять человек, лучше узнавал своих солдат. Во время войны ситуация осложнилась тем, что происходила частая смена солдат. Гротен был вынужден выработать стереотипную схему беседы. Он спрашивал солдата:

– Ты откуда?

Солдат, к примеру, отвечал:

– Из Полтавы.

– Хорошо в Полтаве? – с улыбкой спрашивал Гротен.

– Очень хорошо.

– Вся эта ерунда скоро закончится, – серьезным тоном говорил Гротен, – и ты вернешься в Полтаву.

Когда во французском кафе появились американцы, Гротен опять оказался в окружении людей в форме и автоматически вернулся к старой форме общения с солдатами. Он говорил по-английски, поэтому ему не составило труда задать вопрос.

– Ты откуда? – спросил он первого американского солдата, купившего у него лотерейный билет.

– Из Цинциннати.

– Хорошо в Цинциннати?

– Конечно, очень хорошо.

– Ну что ж, – ответил Гротен, – скоро вся эта ерунда закончится, и ты вернешься в Цинциннати.

Следующий солдат был из Филадельфии, следующий из Чикаго. По их мнению, это были отличные города. И всем им Гротен говорил, что «скоро вся эта ерунда закончится». Через несколько часов его выгнали из кафе, заподозрив в попытке подорвать моральный дух американской армии.

Гротен умер в возрасте девяноста трех лет в доме для престарелых, в окрестностях Парижа. До конца дней он испытывал теплые чувства к нашему полку и вел переписку с некоторыми из наших офицеров.

После ранения Гротена Рот, как старший полковник, автоматически стал командиром полка. Первым делом Рот приказал вызвать Петрякевича, поскольку был уверен, что Петрякевич выпьет с ним водки. Роту было необходимо взбодриться, прежде чем приступать к обязанностям командира полка.

Он командовал полком порядка трех месяцев, пока не прибыл новый командир полка. В первый месяц его командования нам пришлось особенно туго. Мы почти ежедневно участвовали в сражениях, а в промежутках между боями перемещались с одного участка фронта на другой. Солдаты так измотались, что засыпали прямо на огневом рубеже. Временами было трудно отличить убитого от заснувшего. Тем не менее даже в это время происходили забавные случаи.

Как-то полк сражался рядом с чьим-то поместьем. Линия огня проходила по саду и парку. Утром на веранде накрыли стол для офицеров двух резервных полков. Из подвалов достали отличное домашнее вино, и Рот, сидя во главе стола, развлекал офицеров историями. Под разрывы шрапнели было выпито немало вина и рассказано много историй. К тому моменту, когда немцы, перейдя в наступление, стали окружать нас, Рот был изрядно пьян. Стали поступать неприятные сообщения, и Снежков, к которому поступали донесения, сильно встревожился. Наконец он подошел к Роту и прочел неприятное донесение от разведчика. По всей видимости, требовалось спешно покидать усадьбу. Рот посмотрел на Снежкова, мило улыбнулся и сказал:

– Николай, прочтите еще раз. У вас такой мелодичный голос.

Люди находили возможность посмеяться даже в самые трагические моменты, что мы и делали в то изматывающе-кровавое лето.

В одной деревне, где полк заночевал, мы встретили мужчину, который утверждал, что ему сто пятнадцать лет и он был свидетелем вторжения армии Наполеона в 1812 году в Россию. Он с удивительной точностью описал форму солдат наполеоновской армии.

– А вы сами видели Наполеона? – спросил один из нас.

– Конечно. Такой высокий, с длинной бородой, – ответил старик и даже показал, какой длины была борода.

Никогда не забуду еще одну историю, являвшуюся примером типично военной бюрократии. Остановившись на несколько дней в одном городе, мы получили фураж с армейского склада. Находясь на русской территории, мы кормили лошадей сеном и овсом, которые покупали у местного населения. В Германии мы просто воровали корм для лошадей. Иногда нам присылали овес в мешках. Предполагалось, что мы сохраняем мешки и со временем вернем их на склад. В то время о таких мелочах никто не задумывался, и мешки мы, естественно, выбрасывали. Через год полк неожиданно получил счет за несданные мешки. Командир полка разделил сумму предъявленного счета между командирами шести эскадронов и подразделения связи. Моя доля составляла несколько сот рублей. Собравшись вместе, мы придумали, как аннулировать долг. Мы стали посылать телеграммы, в которых сообщали, что мешки, заполненные песком, использовали в защитных целях во время боев. В рапортах о потерях мы сообщали также о количестве использованных в данном бою мешков. В течение трех или четырех месяцев мы сумели списать все числившиеся за нами мешки. Армейскому бюрократическому аппарату большего и не требовалось.