Владимир Литтауэр - Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920

Мой денщик Куровский был страшно недоволен моей ролью и краснел, пока помогал мне превратиться в толстую женщину с подрумяненными щеками.

– Вам еще будет стыдно, что вы играете такую роль; ведь скоро вы будете ротмистром.

Все так и случилось. Очень скоро я получил повышение.

Никто не затаил на нас обиду, и после представления на ужине нас просили повторить некоторые песни. Не повезло только бедному Виленкину. После значительных возлияний, находясь в состоянии эйфории, он легкомысленно назвал свое «детище» музыкальным. После его слов полковник встал и спросил:

– Вы действительно считаете, что женщина, которая родила вам этого «ребенка», никогда вам не изменяла? Я хочу выпить за Снежкова, Литтауэра... – И он перечислил всех участников, внесших свой вклад в создание спектакля.

Полк оставался в Арглане до середины апреля, а затем, после выполнения незначительного задания, был переведен в армейский резерв в Двинск.

В это же время в город приехала труппа провинциального театра. Два месяца на вечерних представлениях почти весь первый ряд маленького театра занимали сумские гусары. После спектакля мы часто приглашали актеров на ужин в нашу столовую. Почти у всех актрис были сценические псевдонимы; мне особенно нравилась Мюрат. Наш полк устроил в Двинске конноспортивный праздник, и, желая доставить удовольствие подругам, многие из нас сменили клички своим лошадям. Это была не слишком удачная идея; вряд ли кто-то мог прийти в восторг, увидев в программе выступлений кобылу по кличке Мюрат или Бернард. Мой Москаль участвовал под своим именем, поэтому я избежал неприятных сцен. Мы весело проводили время в Двинске и позже в траншеях часто вспоминали этих девушек, слабеньких актрис, но очаровательных подруг.

В Двинске мы приняли участие в смотре. Я запомнил его, поскольку это было серьезное событие. Генерал, принимавший парад, был, по всей видимости, командующим 5-й армией, к которой мы теперь относились. Ночь перед смотром мы весело провели в нашей столовой. Подъем был назначен на шесть утра, и было глупо ложиться спать на пару часов. Всю ночь мы просидели в столовой и в четверть седьмого находились уже в полной готовности. Исключение составлял только полковник Рот, в то время командовавший полком. Официант, которому удалось разбудить Рота только в пять минут седьмого, объяснил, что закуски, водка и вино уже погружены в тележку, которая вот-вот двинется к месту проведения смотра.

– В таком случае, – заявил Рот, – нас здесь ничего не держит.

В ожидании выхода на плац мы раскупали практически всю закуску и выпивку, привезенную в тележке.

В мирное время эта двухколесная тележка следовала за офицерами на маневры. Она всегда играла важную роль в жизни Рота. Однажды Рот отвечал за проведение учебных стрельб на Ходынском поле. В то утро у тележки сломалось колесо. Рот этого не знал, и, когда тележка должна была уже прибыть на поле, Рот с тревогой начал смотреть в том направлении, откуда она должна была вот-вот появиться. Спустя полчаса прискакали два гусара. Рот поинтересовался, не видели ли они тележку.

– Нет, ваше благородие.

– Ну что за дураки, – с досадой сказал Рот, – скачете и ничего вокруг не видите.

Позже, узнав, что случилось с тележкой, Рот проворчал:

– Я всегда знал, что от наших ремонтников не стоит ждать ничего хорошего. Эти идиоты не могут даже починить тележку.

В июне мы опять оказались в необычной для себя ситуации. Мы удерживали траншеи, формировавшие часть плацдарма на берегу Двины. На другой стороне реки находилась укрепленная зона противника. Плацдарм и мост удерживались в надежде на будущее контрнаступление.

Полк занимал правофланговые траншеи, спускавшиеся к реке. Мы занимали участок менее четырехсот метров; наши гусары набились в траншеи, чего раньше с ними никогда не случалось. Траншеи, построенные пехотинцами, были глубокими, с большими блиндажами. В траншеях были установлены артиллерийские орудия. Непосредственно за нами располагалось тридцать два полевых орудия, а дальше тяжелая артиллерия. Полевые орудия должны были открыть огонь сразу после телефонного звонка командира нашего полка с просьбой о помощи. Если бы этого оказалось недостаточно, то в ход пошла бы тяжелая артиллерия. До этого у нас никогда не было столь мощной поддержки.

От новых впечатлений мы пришли в такое возбуждение, что ночью в траншеях никто не спал. Сначала мы вели себя крайне осторожно, но когда увидели, что не происходит ничего экстраординарного, то расслабились настолько, что через пару дней обратили внимание на растущую вокруг высокую сочную траву. Командиры эскадронов решили нарезать траву для лошадей, планируя сделать это за пару ночей. Сказано – сделано. Но тут пришло сообщение, что нас переводят в другое место, и, чтобы не пропали даром плоды нашего труда, мы решили собрать нарезанную траву в течение дня. Лес скрывал большую часть поля от немецких наблюдателей, и, соблюдая осторожность, мы в поте лица трудились все утро. Чем успешнее шло дело, тем мы становились безрассуднее. В конце концов я дошел до того, что решил погрузить траву на виду у немцев. Унтер-офицер вышел на открытое место и кивнул вознице, предлагая следовать за ним. Немцы открыли огонь; возница хлестнул лошадь, и повозка, переехав канаву, чудом не перевернулась.

В конце года нам приказали занять траншеи на восточном берегу Двины, приблизительно в ста километрах севернее Двинска. Широкая река всегда является хорошей естественной преградой, но когда она скована льдом, то ее относительно легко пересечь, даже если она заминирована. Поэтому по ночам мы не спали, наблюдая за рекой. Вообще-то, когда мы находились на этом участке фронта, там царило затишье. Эскадрон из восьмидесяти человек был распределен по участку траншеи протяженностью в милю. Один взвод каждого эскадрона находился в резерве; остальные три взвода занимали три укрепленные позиции. Расстояние между взводами превышало расстояние до немецких траншей на другом берегу реки. Зимними ночами, проходя вдоль наших траншей, можно было с одинаковой вероятностью встретить как наших гусар, так и немцев.

Мы со Снежковым жили в стоявшем за траншеей домике, состоявшем из двух комнат: в одной жили мы со Снежковым, в другой наш денщик и телефонист. В нашей комнате был только стол, длинная скамья и две кровати. Оружие и одежда висели на гвоздях, вбитых в стену. Довольно часто мы получали из дома посылки с копченой рыбой, колбасой, шоколадом и, конечно, вином. Иногда мы приглашали гостей, а для создания праздничной атмосферы трубачей или певцов. Иногда приглашали певцов и музыкантов только для себя. Сидели за столом, пили шампанское, ели икру и наслаждались музыкой и пением. В каждой жизненной ситуации есть свои прелести.