Анатолий Елкин - Ярослав Галан

На ратуше выбило полтретьего.

Мысли упрямые и въедливые, как осенние мухи, не то что не дают заснуть, а даже веки не могу сомкнуть.

Вспомнил прошлое, вспомнил отца и мать, измученных трудной, тяжелой жизнью. Преждевременно ушли они на вечный покой, кому где судьба определила.

Отец оставил свое здоровье по дороге в Талергоф и в Талергофе за свои симпатии к России, а мать — блуждая по миру вместе с нами. Мы жили в холоде и в голоде.

Вспомнил вас, и как-то загрызла меня совесть, что связал твою судьбу с моей — корявой, растрепанной…

Прости, Анечка, что сегодня до предела растрогался и размечтался. Других заставляю держать голову высоко, а сам опустил…

Пиши, что хорошего у вас? Поздравь всех родных а знакомых!

Искренне тебя целую.

Славко».

Письмо это помечено: «Львов. 1929».

Вскоре после того, как Анна получила приведенную весточку, она направилась во Львов.

Подтверждение этому находится в воспоминаниях Петра Козланюка:

«…Подружились мы осенью 1929 года, когда Галана уволили с должности учителя в Луцке… Безработный учитель приехал во Львов искать работу. Привез он сюда пьесу „Груз“, а его Анечка — брынзу, хлеб и кукурузную муку для мамалыги. Наняли они комнатку на Песковой улице, с окном на овраги и холмы окраинной местности Кайзервальд. Я жил поблизости, и поэтому мы встречались почти ежедневно то у меня, то у него дома, а также в редакции либо в кафе, где мы читали газеты либо болтали с друзьями… В этот период Галан прекрасно играл на скрипке… Он еще с венских времен, когда зарабатывал себе на пропитание игрой на скрипке в кинотеатрах Вены, знал на память почти все оперы и оперетты, десятки музыкальных произведений великих композиторов. Особенно нравились ему печальные мелодии. Играл он страстно, душевно, и я часто сидел, слушая его, как зачарованный. А спустя некоторое время он внезапно подарил свою скрипку одному сельскому хлопчику.

— Зачем ты отдал скрипку? — спросил я удивленно.

— Не буду играть. Не могу — душа болит, — ответил он печально. — Когда-нибудь я, о друг мой (это было его излюбленное обращение), расскажу тебе.

Так по сегодняшний день остается для меня тайной, почему Галан избавился от своей любимой скрипки. С той поры писатель уже никогда о ней не вспоминал…»

Вероятно, особой тайны здесь никакой не было: у Галана уже была семья, а значит, и новые заботы. В голове — множество литературных планов. И работа в революционном подполье держала его в постоянном нервном напряжении. Большие надежды связывал Галан с постановкой пьесы «Груз» — вещи, осененной крылатым вдохновением и трепетным, нежным чувством.

Как-то между Ярославом Галаном и критиком Анатолием Тарасенковым в сороковые годы произошел любопытный диалог.

— Ярослав Александрович, что же вы считаете главным в своем творчестве — памфлеты, рассказы или пьесы?

— На это невозможно ответить, — отпарировал Галан. — Мать не делит своих детей. Но такова жизнь, — грустно добавил он, — где-то в глубине сердца кто-то ей ближе. Для меня это — драматургия.

— Почему?

— В драме наиболее раскрываются характеры и страсти человеческие. Это, если хотите, работа на психологической передовой…

— А с чего это у вас началось? — полюбопытствовал Тарасенков. — Я имею в виду, когда вы это почувствовали?

— Хронологически рубеж определить трудно. Первые опыты вспоминаешь сейчас с улыбкой. Попробовал как-то инсценировать повесть и рассказ для любительского театра в Перемышле. Под жутким названием — «Тайна ночи». Поставили, представьте себе. Мне было тогда двадцать три года. Вполне подходящий возраст, чтобы считать себя маститым драматургом, — засмеялся Галан. — Во всяком случае, это меня, как понимаете, окрылило, и я вскоре засел за драму «Дон-Кихот из Этенгейма». С середины 1926 года до начала 1927-го работал.

— Не видел.

— Да вы и не могли видеть. Шла она в Галиции. И то неделю.

— Это какой же Дон-Кихот?

Галан улыбнулся.

— Из Этенгейма. Помните у Толстого, в «Войне и мире», разговор в салоне Шерер о «несчастном» герцоге Ангиенском?

— Тот самый?

— Да. Наполеон расправился со сторонниками королевского дома Бурбонов. Они же мечтали с помощью Англии свергнуть Бонапарта и реставрировать монархию. 21 марта 1804 года в Этенгейме и был расстрелян принц дома Бурбонов герцог Ангиенский. В пьесе я его изобразил под именем князя Луи д'Ангиена.

— А цель? Конечная ваша цель?

— Показать, что люди, идущие против законов истории, обречены.

— Пьеса имела успех?

— Мнения разделились. Одни хвалили, другие — особенно рабочие на обсуждении постановки — сетовали, что я не тем занялся. Говорили: «Нам нужны не донкихоты Ангиенские, а борцы-революционеры, как в рассказах Гаврилюка».

— А ваше личное отношение ко всему этому?

— Думаю, что рабочие были правы. В тех условиях ожесточившейся классовой борьбы в Галиции нужно было действительно иное оружие. К тому же все у меня было довольно смутно. Я увлекся в пьесе борьбой характеров, часто упуская из виду, какие классовые силы за этими характерами стоят…

— Но где же все-таки начало? Галан подумал.

— Если серьезно, то, видимо, это драма «Груз»…

Об этом времени и постановке пьесы рассказывала в одну из наших встреч с ней народная артистка Украины Леся Кривицкая:

— И радостно и тяжело все это вспоминать. С Таланом я познакомилась в 1927 году во Львове. Я тогда работала в труппе Кооперативного театра. Мы не имели стационара и ездили из города в город. Часто гастролировали во Львове, Станиславе, Дрогобыче и Бориславе. Выступали мы преимущественно в рабочих районах. И наверное, потому-то к нам и пришел Галан со своей пьесой «Груз».

Первая встреча с Галаном была на квартире режиссера и актера Иосифа Стадника в конце 1927 года. Собралась группа актеров кооператива «Украинский театр». Все мы знали, что придет автор пьесы «Дон-Кихот из Этенгейма», которая начала печататься в журнале «Викна». И вот входит молодой человек (Галану было тогда 25 лет) невысокого роста, крепкого сложения, светловолосый, молча обводит всех внимательным взглядом слегка раскосых серых глаз, здоровается. Садится на приготовленное для него место за столом, начинает читать. Не спеша, выразительно…

…«Вантаж» («Груз») мы поставили через два года после «Дон-Кихота из Этенгейма». Галан снова несколько раз приходил к нам на репетиции. У меня что-то не клеилась сцена смерти Дженни. Галан это запомнил и на следующую репетицию пришел со скрипкой. «А ну-ка, Леся, попробуйте сыграть этот кусок под мое сопровождение», — и заиграл песню Сольвейг из оперы «Пер Гюнт» Грига.

Всю гамму переживаний во время работы над ролью передать трудно, но сыграла я, кажется, неплохо.