Анатолий Елкин - Ярослав Галан

— Макс еще не совсем ленинец, — бросил реплику Козланюк. — Партиец не будет решать спорных вопросов по принципу «дать в морду». А у Макса это бывает.

— Я с этим не спорю, — Галан насупился. — Макс еще не рабочий вожак. Но он им будет. Будет! — резко повторил он. — К тому все идет, если вы внимательно слушали пьесу.

— А вот с этим я согласен, — рассмеялся Козланюк. — И зря ты горячишься. В этом-то и прелесть образа: он весь в движении. А значит, живой, не ходульный…

Разговор продолжался и на улице. Когда Галан свернул к Стрыйскому парку, Средзюк, организатор обсуждения, огорченно вздохнул.

— Ты что это, друже? — удивленно посмотрел на него Козланюк.

— Наймется, он обиделся.

— Нет. Не думаю… Из-за чего?

— Вообще-то не ценим мы своих писателей. Много ли их? Раз, два — и обчелся. А посмотри, какой мутный поток захлестывает сцену. Порнография, маразм, фашистские и националистические бредни. А здесь послушал — как свежим ветром пахнуло… Он же, — Средзюк кивнул в сторону, куда ушел Галан, — по существу, родоначальник нашей пролетарской драматургии. «Груз», «99 %». И вот теперь эта «Ячейка»…

— Не переживай. — Козланюк взял Средзюка за плечи. — Просто Ярослав чем-то расстроен. Но другим, не обсуждением…

— Что-нибудь у него случилось?

— Не знаю. Хмурый все последние дни ходит…

А Галан медленно, без цели шел по влажной, отражающей редкие фонарики брусчатке. Ему действительно было плохо. Очень плохо… Он сам не знал, как это объяснить. Но существует же на свете такая не объясненная учеными вещь, как предчувствие. Оно редко обманывало его. И это тоже было необъяснимо.

Сев на скамейку под старыми каштанами, он вынул из кармана уже вторые сутки мучившую его бумагу.

«…Консульство Союза Советских Социалистических Республик уведомляет Вас, что на основании Вашей просьбы Вашей жене разрешен въезд в Советский Союз для поступления на учебу в Харьковский медицинский институт…»

В конце бумаги стояла размашистая подпись консула.

Анне он еще ничего не сообщал. Словно боялся чего-то. Вот и пришла пора им расстаться… Надолго ли?.. А вдруг навсегда?..

Одним словом, ему действительно было над чем подумать.

О последних днях их любви и радости рассказал брат Анны:

«Прошло лето, подходила золотая осень. В начале августа Анна получила разрешение на въезд в Советский Союз.

— Будешь, Анечка, хлопотать о моем выезде к тебе, если не на постоянное жительство, то хоть на время, в гости, — просил Ярослав.

Почти целых две недели Галан давал Анне советы и поручения. Что она должна сделать, куда пойти, как вести себя. Анна гордо ходила по селу в сопровождении девчат, завидующих ее счастью. Еще бы — едет на Советскую Украину учиться!

Старые и молодые просили не забывать о них.

— Сделай так, Анечка, — просили ее, — чтобы мы уже на следующий год все могли ехать к тебе в гости.

11 августа 1932 года было хорошее, погожее утро. Солнце выкатилось из-за леса, позолотило горы, леса, село и речку Лючку, блестевшую под солнечными лучами, как растопленное серебро. Перед хатой стояла подвода с запряженным конем. Подвода выехала с подворья, покатилась по битой дороге и исчезла за поворотом».

Ярослав и Анна не знали тогда, что расстаются навсегда…

На улицах Львова еще не появились первые прохожие, когда к дому, где располагалась редакция «Викон», прибыл усиленный наряд полиции.

Сорванная злобной рукой, мелкими осколками разлетелась по мостовой стеклянная вывеска журнала. Подгоняемые тучным коротышкой в клеенчатом плаще, полицейские взломали двери и бросились в комнаты. Вскоре через раскрытые окна полетели на асфальт кипы редакционных бумаг, версток, связки папок.

Журнал «Викна» перестал существовать…

Даже для опытных подпольщиков требовалось небывалое мужество, чтобы пережить страшные 1932–1935 годы.

В луцкой тюрьме полиция производила массовые расправы над заключенными. Министр юстиции Михайловский, цинично заявляя, что «тюрьмы должны быть местом массового истребления революционеров, а не коммунистическим университетом», вводит новый тюремный режим. Полиция разгоняет массовую организацию «Сельроб» и закрывает в 1932 году все легальные революционные газеты и журналы на Западной Украине. Вводятся полевые суды, и в 1934 году создается один из самых первых страшных концлагерей мира — Береза Картузская. Все эти события были звеньями одной цепи мер, которыми панское правительство, флиртующее с Гитлером, думало задушить «красную заразу» в Галиции. Экономический кризис привел к массовой безработице. В 1932 году только в одном Львове, по официальным данным польской статистики, явно преуменьшенным, было свыше четырнадцати тысяч безработных, среди них две тысячи пятьсот человек интеллигенции.

Найти работу во Львове Галан не мог. Направление правительственных и националистических органов печати не позволяло Галану сотрудничать в них, а демократическая и революционная пресса была разгромлена. Тогда он решает покинуть Львов и переселиться к родным Анны, в Нижний Березов. Здесь Галан живет с 1932 по 1935 год.

Со временем, в 1937 году, начальник уездной полиции в Коломые, суммируя деятельность Галана в Нижнем Березове, будет рапортовать своему варшавскому начальству:

«…Компартия поручала Галану проведение некоторых мероприятий, как организация на Покутье комитетов голодающих и осведомление о результатах их работы… Галан принадлежит к группе западноукраинских революционных писателей и пересылал свои коммунистические произведения в альманах, издаваемый в СССР…

Также Галан переписывался со своей женой Анной, которая выехала в СССР, в Харьков, в медицинский институт. В своих письмах к жене Галан писал о чистке во Львовской коммунистической организации… о поражении своих личных врагов внутри партии, считал это большим личным успехом… В других письмах Галан через посредство жены пересылает редакции одного советского журнала свои поэтические произведения, в которых есть информация о промышленности, безработице и просвещении в Польше…»

О каких произведениях толкует озабоченный сим прискорбным обстоятельством начальник уездной полиции?

Основная масса произведений этого периода не найдена. Между тем известно, что в 1932–1935 годах Галан работал весьма интенсивно.

Из письма к П. Шан от 16 февраля 1934 года мы узнали, что Галан написал и отослал в Советский Союз девять статей и рассказ. В письме, отправленном через два дня, говорится о рассказе «Мертвые плачут», который 19 января 1934 года был переправлен в Харьков. Корреспонденция Галана зачастую перехватывалась полицией и в СССР не доходила. Неизвестна судьба пьесы «Говорит Вена», написанной в январе 1935 года. Видимо, она также была перехвачена полицией, так как в архивах Станиславского отделения полиции сохранилась сопроводительная записка Галана, адресованная дирекции Театра имени Революции (Харьков): «Шлю вам на рассмотрение свою новую пьесу „Говорит Вена“. Пришлось писать ее в маленьком селе в чрезвычайно тяжелых условиях, и поэтому в ней немало недостатков».