Анатолий Елкин - Ярослав Галан

О том, какой это волшебный город — Львов, о Степане Тудоре и Гаврилюке, которых уже нет, о «Викнах» и «Бригидках», о подполье и друзьях, о которых он сейчас ничего не знает… И вдруг, словно опасаясь, что она может подумать о нем что-нибудь плохое, добавил:

— Если бы я был волен распоряжаться собой, немедленно поехал бы на фронт. Но вот… не пускают…

— Я не знала многого, о чем вы рассказали, — задумчиво произнесла Кроткова. — Подполье, расстрелы, тюрьмы… Для нас это — как учебник истории. Как бесконечно далекое прошлое. А для вас такое, оказывается, было самой реальной жизнью. И не когда-нибудь — еще совсем недавно… А насчет фронта — это вы зря. Раз вас не отпускают — значит вы нужны здесь.

Потом они встретились и второй раз. И третий. И четвертый…

Как-то Галан достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо пожелтевший уже листок.

— Прочитайте.

— Что это?

— Прочтите… Мне хочется, чтобы вы прочли.

Мария Александровна подошла к синему фонарю, там было светлее, и, приблизив листок к глазам, стала разбирать строки.

Ее новый знакомый разоблачал гитлеровскую «свободную земельную реформу», после которой у украинских крестьян была отобрана земля и передана помещикам, немецким магнатам и колонистам.

На обороте листка развивался другой сюжет: гитлеровское радио бахвалилось тем, что в оккупированном Львове немецкие власти открыли для населения ремесленную школу. Галан с иронией замечал, что фашисты не забыли упомянуть и о «другом новом достижении» западноевропейской культуры: «Во Львове был открыт кафешантан. Он явился достойным олицетворением фашистской культуры». «В советском Львове, — подчеркивал писатель, — было свыше ста школ».

— Это ваших рук дело? — улыбнулась Мария Александровна, возвращая Галану листок.

— Моих.

— А куда это идет?

— В виде листовок, на самолетах — за линию фронта. А кроме того — в эфир.

— Вот видите — значит, и вы сражаетесь!

— Что могу, делаю. Но все же я предпочел бы быть на фронте…

Судьба словно испытывала их счастье, встречи были недолгими и короткими, и только после Победы он смог назвать ее своей женой.

— В загсе, — пошутил он, — кажется, полагается для «испытания чувств» два месяца. Мы явно затянули этот срок…

В этот тихий московский вечер не предполагала Мария Александровна, что эта встреча — начало пути, на котором будут и счастье, и разлуки, и бессонные ночи, и те страшные минуты, когда она узнает о предательском ударе, поставившем кровавую точку в конце этой дороги…

Хотя, собственно, концом такое не назовешь; придет вторая жизнь Галана — бессмертие. И в этой жизни на трудную долю ее останутся не только светлые и горькие воспоминания. Останется огромная работа по завершению всего, что он не успел собрать, издать, докончить, Довести до типографского станка.

Улицы Москвы почти каждый день сотрясались ревом сирен. «Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!..» — металлическим голосом вещали мощные динамики.

Галан по тревоге не шел в убежище. Он не был фаталистом — у него просто не хватало времени.

Жил он в гостинице «Якорь». Маленький номер едва вмещал кровать и крохотный столик, за которым он писал по утрам. Днем Галана обычно видели в залах Ленинской библиотеки. Да и где еще можно иметь под рукой столько изумительных и разных источников! К тому же многие из советских книг он читает здесь впервые. Как ни говори, а в панский Львов ох как многое не попадало! Теперь приходилось наверстывать упущенное.

Многие радиокомментарии Галана не дошли до нас: в 1944 году во время налета фашистской авиации на Дарницу сгорел вагон, в котором вместе с другими архивами радиостанции имени Т. Шевченко были и копии выступлений Галана. Но многое все же сохранилось.

К. М. Млинченко в Центральном историческом архиве Украины обнаружил еще около двадцати радиовыступлений писателя. Поиск этот ведут сейчас многие исследователи.

26 октября 1943 года в типографии издательства «Московский большевик» начала печататься книга Галана «Фронт в эфире». Она вышла в том же 1943 году тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров. В нее вошли пятнадцать радиопамфлетов, написанных с марта по декабрь 1942 года, и статья «Сталинград», переданная по радио в феврале 1943 года.

Выступая перед микрофоном, Галан вел борьбу с лжецами гитлеровской радиостанции «Радио Вейксель». Сборищем разношерстных лжецов из «зверинца Геббельса», «пиратами эфира» называл их писатель. «Радио Вейксель» обращалось с передачами к населению оккупированных советских районов, сеяло неверие в победу Советской Армии. С сарказмом говорил Галан, что гитлеровское радио, передавая информации с фронта, «„убивает“ на среднем секторе Восточного фронта в немецкой передаче пятьсот красноармейцев, в русской — тысячу, а в позднейшей, украинской, — более тысячи пятисот».

Выступления Галана наносили удар гитлеровской радиопропаганде.

Гневные слова писателя летели на захваченную, но не покоренную врагом землю, поднимая на борьбу новые отряды народных мстителей. У тайных радиоприемников их слушали члены львовской Народной гвардии имени Ивана Франко; перепечатанные в партизанских типографиях, они доходили в котомке гуцульского крестьянина до верховьев Карпат.

«Товарищ, не промахнись!» — призывал писатель. И когда московское радио передавало, что, скошенный партизанской пулей, падает гестаповец на центральной улице Львова, летят под откос немецкие поезда под Ровно, по всей Украине бушует пламя великого народного гнева, Галан знал, что в этом пламени есть искры и его «горячего, беспокойного сердца».

«Сказывают, на вас частенько фашисты сбрасывают бомбочки. Я продолжительное время испытывал нечто подобное в Купянске… Но есть все основания полагать, что этого уже ненадолго у них хватит», — писал Галан одному из своих друзей.

Но как он оказался в Купянске?

Мария Александровна узнала об его отъезде в этот город одной из первых.

— Можешь меня поздравить! — сказал Галан.

— С чем?

— Во-первых, награжден медалью «Партизану Отечественной войны»…

— А во-вторых?

— Во-вторых, я еду к фронту.

Сердце Марии екнуло.

— Куда?

— На прифронтовую радиостанцию «Днепр», в Купянск. Наконец-то добился. Ты рада за меня?

— Рада… Только ведь там…

— Не стреляют… Изредка швыряют бомбочки. Но я, ты знаешь, заколдованный.

— Писать будешь часто?

— Каждый день.

— Врешь, конечно?

— Ей-богу! Клянусь!..

Писать «каждый день» ему, конечно же, не пришлось.

Работать в Купянске приходилось под постоянными бомбежками и обстрелом с воздуха. «Гитлеровцы создают нам музыкальный фон», — шутили на радиостанции.

В сентябре 1943-го едет в Харьков. На этот раз от радиостанции «Днепр».