Анатолий Елкин - Ярослав Галан

В самой обстановке действия драмы Галан подчеркивает внутреннюю психологическую борьбу героев. Подобная направленность даже бытовых характеристик здесь несомненна. Например, в хате колхозника Воркалюка «на левой стене густо развешаны пестрые ярмарочные олеографии, на которых можно увидеть Иисуса и Марию с сердцами, проколотыми мечом… святого Николая… распятого Иисуса и т. д. На правой стороне — портрет Ленина…»

Какой психологический, нравственный подтекст стоит за всем этим! Это «ружье», как принято называть в драматургии такие детали, «стреляет» без промаха и точно в цель.

Содержание пьесы «Любовь на рассвете», как и всякой подлинно реалистической драмы, шире ее фабулы. Конфликт, определяющий развитие действия в пьесе, подготовлен событиями, происшедшими задолго до ее начала. В черновых набросках к драме есть замечание Галана о принципах построения в ней образов: «Пусть говорит также и прошлое, — пишет он, — ведь жизнь героев драмы не начинается с их появлением на сцене». Логика развития характеров персонажей будет неясна без выявления этого прошлого, которое «надо искать прежде всего в самом произведении» (К. С. Станиславский).

Предыстория героев, развернутая в репликах, разговорах, репризах, воспоминаниях действующих лиц, — существенное звено в социально-психологической характеристике персонажей. Драма Мыколы Воркалюка, сын которого оказался предателем, не стала бы драмой психологической, если бы Галан не раскрыл драматизм расхождения биографий, судеб отца и сына: то, за что боролся один, оказалось преданным другим.

Преданным оказалось самое святое для Воркалюка: ведь в конце концов он строил новую жизнь для молодых, для таких, как сын.

Мыкола Воркалюк, как и Иван Негрич, сидел в польских тюрьмах, в партизанском отряде доказывал с оружием в руках свою верность новой, социалистической Родине. Он представитель тех революционных сил западно-украинской деревни, которые сложились еще до 1939 года. Он молодой гражданин СССР только юридически — духовно он уже давно им был. Его классовая зоркость, непримиримость выработаны в суровой подпольной борьбе. Тем тяжелее переживает Воркалюк падение сына.

Здесь тоже психологическое столкновение: одни в минуты тяжелых испытаний, как Лука, ломаются, других, как Мыкола, сломить невозможно.

Лука побывал в рядах гестаповцев и, пройдя школу иностранной разведки, возвращается в родное село. Предысторию Луки составляют такие предшествовавшие началу действия пьесы события, которые во многом определяют движение драмы: Лука убил родителей приемной дочери Варвары — Параски. Не будь в пьесе этого прошлого, не была бы показана сложность борьбы, померкли бы многие краски образов любящей Луку учительницы Варвары и ее приемной дочери, была бы смазана противоречивость их чувств.

Здесь уже чисто «галицийская» нравственная драма: воспитанная в свое время на декадентско-националистической литературе, учительница в годы юности, по ее собственным словам, «блуждала в тумане». Вспомните Козан и других персонажей рассказов Галана.

В ходе борьбы, развернувшейся в пьесе, все, что не прогнило и не отравлено до конца ядом католических догм, рвет с мертвым миром идолов церковного фашизма.

Галан возвращается к волновавшей его еще в антиклерикальных памфлетах теме несостоятельности христианских принципов «мира добра и зла». Отец Юлиан говорит Мыколе об «общем мире между людьми и божьей милости». Мыкола не без основания иронизирует: «„Общего мира“, говорите? Немного поспешили… Вчера вечером самый мирный под солнцем человек — участковый агроном Мыкола Воркалюк — ехал спокойно Завадовским лесом, как вдруг кто-то выстрелил из чащи, и гляньте: если бы пуля пролетела на пять миллиметров ниже…»

Цена веры таких людей, как Мыкола, размышляет Галан, оплачивается кровью, и от этого никуда не уйти. Любовь и ненависть, миропонимание и убежденность — за них приходится драться в наш суровый век. Каждый час, каждую минуту…

Что стоят человеческие «добродетели», не выверенные лакмусовой бумажкой этой реальной, невыдуманной борьбы, к которой жизнь так или иначе подводит каждого! Формула «за» или «против» — не выдумка ожесточившихся людей. Когда в финале пьесы Варвара стреляет в Луку, этот выстрел стоил ей не минутного нервного напряжения. Пулю посылала не слепая обида — убежденность, что иначе она, Варвара, поступить не имеет права. Перед самой собой. Своей совестью. Своими учениками.

Не прибегая к декларативности, Галан самыми различными способами подчеркивает связь борьбы, идущей в молодом колхозе, с событиями большого идеологического плана. Связь эта все время ощущается как политический подтекст пьесы. Колхозники с музыкой и песнями идут в поле. «Бывает, дед, и на похоронах играют…» — говорит Лука Штефану.

«Штефан. А я уж не знаю, Лука, кого это хоронят.

Лука. Вы еще узнаете, дед, вы еще увидите. Большая игра только начинается. И не в одном нашем селе».

Лука понимает, что полученные им от его хозяев задания — лишь часть большой игры. Его, Луки, акция — только один ход, часть большой системы провокаций, диверсий и убийств, организованной его хозяевами против лагеря мира, демократии и социализма.

Понимают это и колхозники: когда во всем мире развернулась великая битва за счастье и светлое будущее людей, фронт проходит и через их село.

Они — на передовой этого фронта.

В годы войны Галан почти не обращался к своему любимому жанру — драматургии. Известна только его одноактная, написанная в 1942 году пьеса «Шуми, Марица», рассказывавшая о героическом подвиге болгарской женщины, которая, жертвуя жизнью дочери, пускает под откос эшелон с фашистами. Говорить об этой миниатюре обстоятельно нет нужды — она скорее публицистический отклик на волновавшие Галана события, чем глубинное художническое исследование жизни. С 1947 года Ярослав Александрович размышляет над идеей пьесы «Божена Шрамек», идеей, связанной с сюжетом очерка 1940 года «Рождение легенды».

«Галан, — рассказывает жена писателя М. А. Кроткова-Галан, — задумал написать ее еще в 1947 году, но крайняя загруженность работой в газетах лишала его тогда возможности выкроить время для этого. И только в 1948 году, находясь в Коктебеле в Доме творчества, он смог на досуге детально обдумать план и сюжет трагедии».

Вернувшись во Львов, Галан приступил к работе над ней. Но писать приходилось урывками — все время отвлекала публицистическая работа. А отсутствие под рукой необходимых материалов вскоре заставило его на время отложить пьесу. Она так и осталась в набросках.

По сохранившимся маленьким отрывкам можно судить, что Галан снова обращался к теме борьбы человеческой личности за свое счастье, которое писатель не мыслил вне революционной борьбы.