Агата Кристи - Расскажи, как живешь

— Все остальное вам придется объяснять жестами! — кричит она мне на прощанье.

Перспектива пугающая, но все утряслось: мы вежливо киваем и улыбаемся друг другу. Этого оказывается вполне достаточно. Моя спутница щедро угощает меня то тем, то другим из своих припасов провианта, щедро приправленных пряностями. В ответ я, как человек воспитанный, приношу ей из ресторана яблоко. Когда из корзин извлечены все пакеты с провизией, места в купе стало еще меньше, а запахи пищи и мускуса страшно меня угнетают.

С наступлением ночи моя спутница тщательно проверяет, закрыто ли окно. Я лезу на верхнюю полку и терпеливо жду, пока с нижней не донесется ритмичный храп. Я тихонько прокрадываюсь вниз и чуть приоткрываю окно.

Наутро изумлению турчанки нет границ: как окно могло оказаться открытым, ведь она его проверила вечером? Она дает мне жестами понять, что она не виновата, а я, в свою очередь, уверяю, что ни в чем ее не виню — дескать, окна иногда открываются сами собой.

Мы подъезжаем к станции, где моей соседке выходить, она прощается со мной необыкновенно сердечно. Мы опять улыбаемся друг другу и выразительно качаем головой: дескать, очень жаль, что нам не удалось хорошенько познакомиться.

Во время ленча я оказываюсь за столом с милой старушкой, она американка. Задумчиво глядя на женщин, работающих на полях, мимо которых мы проезжаем, она вдруг изрекает:

— Бедные созданья! Интересно, они ощущают себя свободными или нет?

— Свободными? — Я озадачена.

— Ну да, свободными. Ведь они могут не носить больше паранджу. Мустафа Кемаль [53]покончил с этим. Они теперь свободны!

Я с сомнением гляжу на работающих турчанок. Что-то непохоже, что в их жизни произошли какие-то изменения.

Дни напролет они гнут спину на полях, и, по-моему, они отродясь не носили паранджу, для них это роскошь. Впрочем, я не спорю. Это бесполезно.

Американка зовет официанта и требует стакан горячей воды.

— Je vais Prendre, — объясняет она, — des remedes [54].

Официант в недоумении.

— Кофе или чай? — спрашивает он.

Довольно долго мы втолковываем ему, что нужна просто горячая вода!

— Не примете ли со мной соли? [55]— спрашивает она меня таким тоном, как будто угощает коктейлем.

Я благодарю и объясняю, что в этой соли не нуждаюсь.

— Но это же очень полезно, — настаивает старушка.

Я с трудом уклоняюсь от подобного насилия над моим организмом. Возвращаясь в свое купе, я вспоминаю старого Абд эс-Салама — как-то поведут себя его кишки в предстоящем сезоне?

В Алеппо мое путешествие временно прерывается — Макс велел мне здесь кое-что купить. До следующего поезда в Нусайбин целые сутки, и я соглашаюсь примкнуть к экскурсии в Калат-Симан. Со мной вместе едут некий горный инженер и почти глухой священник. Святой отец, неизвестно с чего, решил, что горный инженер, которого я впервые вижу, — мой муж.

— Ваш муж превосходно говорит по-арабски, дорогая моя, — замечает он, покровительственно похлопывая меня по руке, когда мы возвращаемся с экскурсии.

Я очень смущена и кричу:

— Безусловно, он хорошо говорит по-арабски, но он не мой…

— Да-да, не спорьте, дитя мое, — отвечает он, ничего не слыша. — Он очень хорошо знает арабский!

— Но он не мой муж! — надрываюсь я.

— А вот ваша жена, полагаю, ни слова не знает по-арабски, — продолжает священник, повернувшись к инженеру, который становится красным как рак.

— Но она не моя… — кричит он, но священник перебивает:

— Нет-нет, вы должны ее научить.

И уже хором мы орем, чтобы он все-таки услышал:

— Но мы не женаты!

Священник меняется в лице.

— Почему? — спрашивает он сурово.

Инженер поворачивается ко мне:

— Я сдаюсь.

Мы оба хохочем, и лицо патера проясняется.

— А-а, я вижу, вы подшутили надо мной.

Машина подъезжает к отелю, и он осторожно выбирается из ее недр, разматывая длинный шарф. Потом поворачивается к нам с улыбкой:

— Благословляю вас, дети мои. Желаю вам долгой счастливой жизни вместе.

Наконец-то прибываю в Нусайбин. Поезд, как всегда, не дотягивает до перрона, и под подножкой вагона оказывается пространство в пять футов — и куча острых осколков щебня. Один из попутчиков спрыгивает и расчищает для меня площадку, чтобы я, не дай Бог, не вывихнула ногу.

Издали вижу бегущего Макса, а позади него — Мишеля.

Сразу вспоминаются три его любимых заклинания: «Forca» (что-то вроде «Вдарь!» или «Наддай!» — обычно с плачевным результатом), «Sawi proba» и наиболее излюбленное — «Economia», благодаря которому мы часто оказывались посреди пустыни без бензина.

Еще до того, как они до меня добегают, турецкий чиновник в форме требует мой паспорт, потом карабкается обратно в вагон. Наконец мы с Максом обнимаемся, радуясь долгожданной встрече. Я трясу грубую руку Мишеля, а он говорит мне: «Бонжур!» — «Здравствуйте», потом по-арабски возносит хвалу Аллаху за мое благополучное прибытие. Кто-то из наших рабочих успевает подхватить мои чемоданы, которые кондуктор швыряет через окно. Я требую назад паспорт. Но тот чиновник куда-то запропастился, а с ним и мой паспорт.

Меня встречает верная «Синяя Мэри»; Мишель открывает заднюю дверцу, и моему взору предстает привычная картина: несколько живых куриц, связанных за ноги, канистры с бензином, и тут же какие-то груды тряпья, которые при ближайшем рассмотрении оказываются человеческими существами. Мишель сваливает чемоданы прямо на кур и отправляется вызволять мой паспорт. Опасаясь, что Мишель может применить вариант «Forca», и тогда не избежать международных осложнений, Макс идет за ним. Через двадцать минут они возвращаются с победой.

Итак, мы отправляемся — с треском, грохотом, подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в ямы. Мы покидаем Турцию и едем в Сирию. Еще пять минут — и мы уже в нашем бесподобном Камышлы.

Здесь у нас еще много дел. Отправляемся в местный «Харродз», иными словами, в магазин знакомого уже нам М, Яннакоса. Здесь меня радостно приветствуют, усаживают на стул и специально для меня варят кофе. Мишель тем временем успевает купить лошадь. На ней будут возить воду из реки Джаг-Джаг на Телль-Брак. Мишель уверяет, что он нашел превосходную лошадь.

— И дешевая. Отличная economia! — говорит он.

Макс обеспокоен:

— А это хорошая лошадь? Она большая? Выносливая?

Лучше переплатить за хорошую лошадь, чем купить какую-нибудь клячу по дешевке.

Одна из кучек тряпья выбирается из грузовика и превращается в субъект довольно бандитского вида — это, оказывается, наш водовоз и, по его собственным словам, знаток лошадей. Его посылают вместе с Мишелем, чтобы тот хорошенько осмотрел будущую «коллегу». А мы пока закупаем консервированные фрукты, бутылки сомнительного вина, макароны, сливовый и яблочный джем и прочие деликатесы от Яннакоса, затем идем на почту, где находим нашего приятеля почтмейстера, небритого и в грязной пижаме. Похоже, эта пижама ни разу за год не побывала в стирке. Мы берем пачки газет и свои письма. Он по обыкновению хочет отдать нам и чужие, присланные некоему мистеру Томпсону, Но мы опять отказываемся — к его огорчению.