Ханс Киллиан - В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

Сердце сжимается от боли за Старую Руссу. Повсюду среди развалин еще пылает огонь. Над хламом и пеплом руин клубится черный дым.

Добравшись до госпиталя, мы видим, что там кипит работа. Люди трудятся по всем углам и закоулкам. Драят до блеска полы и стены, расставляют кровати, организуют разные отделения. Одна старушка, моющая пол, заговаривает со мной по-немецки: это жена старого врача. Она вынуждена работать уборщицей, чтобы прокормить себя и своего мужа. При виде этих двоих старых людей сердце сжимается от жалости. Мы как можем помогаем им.

Хирурги уже оперируют, и среди них – пожилой хирург из Берлина, чудесный остроумный человек старой закалки, – профессор Термойлен, назначенный сюда для подкрепления. Мы немного знакомы по берлинским конгрессам и хорошо понимаем друг друга.

Я тотчас докладываю о своем прибытии начальнику полевого госпиталя майору медицинской службы в запасе доктору Кнорре, врачу, имеющему на родине свою практику. Насколько мне известно, ничего выдающегося его практика собой не представляет. Но здесь он чувствует себя владыкой и центром вселенной. Корректно и подчеркнуто любезно я прошу его предоставить мне квартиру. Мне выделяют небольшую комнату. Густеля тоже хорошо разместили.

Немедленно начинается работа. Осматриваем нескольких пациентов, многое обсуждаем, однако я не хочу мешать хирургам и уезжаю обратно в дивизионный медпункт, расположенный в штабе Красной армии.

Молодой хирург показывает мне целую группу раненых с переломами бедер, которым уже сняли гипсовые повязки. Заботятся о них превосходно, они лежат в своих кроватях, их не беспокоят ни боли, ни высокая температура.

В сумерках еду обратно в госпиталь. Напряжение спало, все вроде бы улеглось. Мы немного приводим себя в порядок и доверительно болтаем друг с другом. То, что я слышу, просто возмутительно. По всей видимости, начальник решил компенсировать свои неудовлетворительные достижения в медицине военной педантичностью и грубостью. Я иду к нему в кабинет, чтобы обсудить некоторые вопросы. На письменном столе у него лежат карточки с историями болезней. Он сидит и подчеркивает красными чернилами все ошибки и описки; если же в какой-то истории болезни он обнаруживает слишком много ошибок, то просто рвет карточку на части. Тот, кто писал, должен переписывать заново. Крайне удивленный, я спрашиваю его:

– Скажите, коллега, зачем вы это делаете, ведь мы, в конце концов, на войне?

Он смерил меня удивленным и вместе с тем презрительным взглядом и заявил авторитетным тоном:

– Ответственность, господин капитан!

Да, такому уже ничем не поможешь, подумалось мне.

Но это еще не все! Майор медицинской службы доктор Теобальд Кнорре тиранит своих людей и доводит их своей несговорчивостью и начальственными замашками до белого каления. Того и гляди разразится мятеж. Он беспокоится только об административных мелочах, да с какой въедливостью! Чтобы при необходимости помочь кому-то из врачей – это он, как начальник, считает ниже своего достоинства. Коллеги отзываются о нем с горечью.

Вечером мы все вместе отправляемся в комнату, которая служит нам клубом. На столе безупречный порядок. Белая скатерть, сверкающая посуда, даже цветочки в вазочках. Господа офицеры стоят вокруг, никто не решается сесть. Затем входит господин начальник. Он приближается к своему месту во главе стола, какое-то время стоит не шевелясь, осматривает, приставив к глазу монокль, своих офицеров, затем садится и командует:

– Прошу занять свои места, господа!

Это относится и ко мне. Он просит меня присесть рядом с ним. Я думаю: настоящий офицерский клуб, прямо как в мирное время.

На самом деле довольно приятно посидеть за убранным и чистым столом, но Теобальд ведет себя словно высокомерный командир полка. Никто не имеет права садиться, пока он не занял свое место, никто не может без его позволения выйти из-за стола, пока он сам не поднимется, не важно, сколько времени, будь то вечер, или далеко за полночь, или вообще раннее утро. И это несмотря на то, что его врачи порой валятся с ног от усталости, как и сегодня.

К концу ужина и без того еле слышная беседа за столом стихает. Веки Теобальда опускаются, слипаются, и вдруг этот малый и в самом деле засыпает прямо за столом.

Церебральный склероз!* [14]

Ну, теперь, думаю я, изможденные коллеги могут расходиться. Однако они остаются, даже не трогаются с места, лишь время от времени посматривают на своего спящего начальника. Когда я тихонько спрашиваю: «Вы не хотите пойти прилечь? Кто знает, что предстоит нам ночью!» – обер-лейтенант медицинской службы в запасе, старый хирург, возмущенно шепчет мне на ухо:

– Ни в коем случае, господин профессор, это совершенно исключено! Господин майор регулярно засыпает по вечерам. Если же потом, когда он проснется, а он иногда просыпается лишь в два часа ночи, он кого-нибудь не обнаружит на месте, то сделает ему служебный выговор и обругает его за непослушание и нарушение военных порядков.

Поистине милая обстановочка. Тихо, чтобы раньше времени не разбудить Теобальда, я втолковываю коллегам:

– Пожалуйста, под мою ответственность, господа! Спокойно вставайте и отправляйтесь спать. Только тихо, чтобы господин майор не проснулся. Я с ним посижу.

Поначалу они никак не могут осмелиться, до тех пор пока не замечают мою усмешку, говорящую о том, что я задумал нечто особенное.

Я спокойно остаюсь сидеть за столом рядом с Теобальдом, попиваю хорошее французское красное вино и выжидаю. Примерно через полчаса высокий господин соизволил проснуться. Он потирает глаза, затем смотрит по сторонам. Не обнаружив своих офицеров, он в бешенстве срывается с места и вопит изо всех сил:

– Где мои господа офицеры?!

– Ваших врачей я отправил спать, – отвечаю спокойно я, – они слишком устали и должны отдохнуть. Мы еще не знаем, что произойдет сегодня ночью.

– Неслыханно! Я не позволю вам отбирать у меня право отпускать всех из-за стола.

– Вы заблуждаетесь, господин майор. Если начальник засыпает в клубе за столом и тем самым, в военном смысле, так сказать, выбывает из рядов, то командование автоматически переходит к офицеру, старшему по чину. Это ясно. В данном случае им оказался я. Поэтому я и отпустил всех, им необходим сон и отдых. Это тоже ясно!

– Я, – закряхтел он, – я расцениваю это как посягательство на мои права начальника. Я буду на вас жаловаться!

– Этого, господин майор, – замечаю я равнодушно, – вам запретить никто не может. Однако, полагаю, преимущество будет не на вашей стороне. Вы нарушили первейший военный принцип. Он гласит: солдат должен быть здоров, и обязанность начальника – заботиться об этом.