Гарольд Лэмб - Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

– Чума, – прошептал шут.

– Нет, только не это! – вскричал Омар. – Взгляни, разве это не простая лихорадка! Милостью Аллаха она пройдет к рассвету.

Но Джафарак покачал головой:

– Нам остается только молиться.

Кругом развели костры, чтобы отогнать ночной холод. Их алое пламя отражалось на стенах палатки. Между тем Ясми со стоном металась из стороны в сторону, не замечая ни Омара, стоявшего на коленях подле нее, ни горбуна, без остановки бормотавшего в углу священные имена Всевышнего. Пламя костров погасло, остались лишь тлеющие угольки, и тени больше не плясали на ткани.

Джафарак услышал голос Омара:

– Зажги лампу. Она заговорила, она только сейчас коснулась меня. Лихорадка оставила ее.

Когда шут подошел ближе и встал рядом, прикрывая пламя лампы рукой, Ясми лежала неподвижно с закрытыми глазами. Рука ее касалась шеи Омара, губы едва шевелились.

– Жизнь моя… Жизнь моя…

Потом она откинула голову, и Джафарак ждал, не опуская руку от лампы. Он думал, Омар продолжает слушать, и это показалось ему странным, поскольку Ясми уже не дышала. Поэтому он поставил лампу и коснулся плеча Омара.

Погонщики верблюдов сидели у палатки, вокруг пепелища ночных костров. Ветер с пустыни поднял пыль, и она висела плотным облаком, через которое просвечивал огненный шар солнца. Время от времени Джафарак выходил из палатки и садился подле них.

– Он по-прежнему ничего не говорит, – промолвил шут. – И все так же умывает ее закрытые глаза розовой водой.

– Бар-ак-алла, – пробормотал солдат, – а ведь она умерла от чумы.

– Он знает, что она мертва, раз он надел на нее все свадебные украшения и обернул ее грудь покрывалом.

– Лучше бы он выл от горя и рвал на себе одежду, как следует мужчине, когда он в трауре.

– Да, или плакал бы. Но он не заплачет, нет. Эх, она лежит на земле такая вся белая. Какой юной она была… подобно цветку в пустыне, тому, что расцветает после дождя и увядает на следующий день, сразу после первого же порыва знойного ветра.

Мужчины неохотно зашевелились. Странным казалось им рыть столь большую могилу на пригорке под дикой грушей и вносить закрытые носилки в палатку, выделенную для чтения молитвы над умершей. Мужчины к этому не привыкли. К смерти молодых девушек всегда относились иначе, те легко умирали при родах или от болезней, и в этом не было ничего неожиданного. Так было записано, и кто мог изменить то, что было записано? Мужчины с тревогой поглядывали на паром, поджидавший их на берегу.

– А может, – рискнул предположить кто-то, – он впал в безумие? Аллах заслоняет тех, кто страдает.

– Девушек много, – проговорил разговорчивый солдат. – Нынче в Багдаде они идут по восемьдесят серебряных монет…

– Собака! – вскричал Джафарак, подпрыгнув. – Как можешь ты судить из своей собачьей конуры о любви, которая сжигает и убивает?

Он возвратился к палатке и исчез в ней. Он вышел оттуда, чтобы позвать рабов отнести носилки к могиле на пригорке.

– Поторопитесь, – приказал он. – А то господин уже уложил ее в носилки и разложил все подарки около нее, своими собственными руками. Он полагает, ей пора отправляться в путь. Поторопитесь… а то он лежит на земле…

– Но мы не носильщики мертвых! – вскричал погонщик верблюдов. Аллах! Они не возьмут мертвое тело на тот паром…

– Нет, несите к могиле. Могила уже вырыта. Поторопитесь!

Подгоняя испуганных мужчин перед собой, Джафарак откинул в сторону полог, прикрывавший вход в палатку.

– О господин, – сказал он Омару, – мы готовы. Побудьте здесь немного, подождите, пока мы все не сделаем. – И прошептал людям: – Олухи, торопитесь… он знает, он знает. Осторожнее, а то он очнется и заговорит!

Спотыкаясь от страха и суетливой поспешности, они вынесли тяжелые носилки из палатки и направились на открытый всем ветрам пригорок. Там они опустили носилки в могилу и стали руками и ногами засыпать ее землей. Камни они откладывали в сторону, чтобы сложить их сверху. Потом они сбежали вниз и сгрудились подле палатки, в то время как погонщики верблюдов грузили тюки на них, а солдаты седлали коней.

– Господин, – крикнул Джафарак, – мы готовы! Пора.

Когда Омар вышел из палатки, конец его тюрбана был натянут на подбородок и закрывал рот. Некоторое время он удивленно смотрел на клубящуюся пыль и серую реку. Потом он повернулся к своим недавним спутникам, толпившимся в ожидании.

– Сожгите эту палатку, – приказал он, – и уходите отсюда. Забирайте с собой вещи, которые везете, и убирайтесь прочь. Я знаю ваши лица. Я запомню их. И чтобы ни один из вас больше никогда не появлялся у меня на глазах.

– Господин! – запротестовал Джафарак.

– И ты уходи. Разве ты не видишь – здесь чума?

Когда баржа двинулась через реку и люди и животные исчезли где-то там, на другом берегу, Омар перевел взгляд на дым, поднимавшийся от почерневших останков палатки. Дым клубился и окрашивал в темный цвет облако пыли до тех пор, пока красный шар солнца не стал напоминать фонарь, повешенный в небе.

Фонарь висел над его головой, а остальное небо было увешано знаменами. А серая земля была пуста. Насколько ему хватало глаз, все было пусто. Караван исчез в небытие, а пламя, которое с таким трудом и так плохо съедало палатку, жгло его сердце. Огонь, огонь во всем теле…

– Господин, – послышался голос Джафарака, – это же река. Это смерть.

Водный поток мчался мимо его ног. Кусочки глины обсыпались и исчезали в нем. Рука Джафарака тянула Омара за плечо, и немного погодя он сел и стал смотреть на этот поток, который в вечном водовороте несся прочь.

«Клонг-клонг-клонг». Перезвон верблюжьих колокольчиков раздался в ушах. Загрохотала цепь, и вереница верблюдов нового каравана медленно приблизилась к стоянке. Паром двигался через реку обратно. Незнакомые люди повели лошадей вниз к реке на водопой.

– Нет, это – не чума, – продолжал звучать голос Джафарака. – У него нет лихорадки. Это душа его горит и болит, я и не знал, что он будет так страдать. Вы хотите помочь ему чем-нибудь, господин? Ах, если бы вы могли даровать ему слезы!

Кто-то еще подошел ближе и заговорил. Тяжелый кубок коснулся руки Омара, и он поднял глаза. В кубке краснело вино.

– Речная вода негожа для питья, – сказал голос. То был Акроенос, купец. – Это – лучше.

Руки Акроеноса поднесли кубок к губам Омара, и он отпил из него. Когда кубок был пуст, Акроенос наполнил его снова. Вино оказалось крепким и горьковатым. Оно затушило огонь в его душе и воспаленном мозгу. Так он пил, пока небо не занавесилось и фонарь солнца не скрылся из виду.

Звон верблюжьих колокольчиков резким металлическим звуком отдавался в ушах. Косматый пони трусцой бежал под ним, и Омар дремал, покачиваясь в седле. Жар, идущий от поверхности земли, обдавал его, словно живое существо.