Алексей Кулаковский - Хлеборез

Вскоре появился в кладовке пожилой писарь, принес свежую раскладку, и мы решили, пока взводных нет, развесить хлеб, чтоб потом выдать без задержки. Взяли первый взвод: одна горка буханок на весах, вторая... Потом одна дополнительная буханка к горке - много, без нее мало. Надо класть по полбуханки. Взял я хлеборезный нож, располовинил буханку и сразу услышал удивленный возглас писаря, а потом уяснил и сам, в чем тут дело: мякиш из буханки почти наполовину был выбран.

- Вы привал в дороге разрешали? - упрекнул меня писарь.

- Нет, что вы!.. Нигде не останавливались!

- Воды попить кого-нибудь отпускали?

Я вспомнил, что это было, но никто же не задерживался ни возле колодца, ни тем более, когда забегал в хату - нагонял строй в ту же минуту. Да и подумать грех, что кто-то из моей группы мог выдрать мякиш из чужой буханки.

- Давайте проверим весь хлеб! - предложил писарь.

Мы начали перекладывать буханки и прежде всего взвешивать их на руках. Нашли еще две буханки полегче. Приглядевшись, заметили на них малоприметные надрезы в нижней корке.

- Что будем делать? - спросил писарь, сняв очки и уставившись глубокими выцветшими глазами мне в лицо.

Я растерянно молчал. Это был такой гадкий и безжалостный "сюрприз" для меня, что я не знал, как на него реагировать, что делать, что сказать? Вдруг почти все мои хлопцы, с которыми я ходил за хлебом, начали представляться мне с набитыми мякишем ртами... Они шли и скрытно жевали... Давились, но жевали... Потому и молчали в строю, что жевали, жевали...

- Придется раскинуть недостачу на все взводы, - предложил писарь. - Ибо если недодадим одному взводу - будет ЧП, потянут в штаб полка. А так - на первый раз, может, и обойдется.

- Обмануть всех бойцов? - с возмущением переспросил я. - Чем же они виноваты?

- А кто виноват? Вы?

- Выходит, что я.

- Тогда отдавайте хлеб, верните недостачу! А где вы его возьмете?

- Соберутся командиры взводов, - начал я соображать, будто рассуждая сам с собою в поисках решения, - скажу им всю правду и покажу выеденные буханки.

- А что им до этого? Вам приказано доставить им хлеб, и вы должны выполнить приказ. А за невыполнение... Сами знаете.

- Отдам свою пайку, - начал я приводить аргументы. - Пообещаю, что верну съеденный в дороге хлеб...

- Получится, что вы сами его съели?..

* * *

Ночью действительно мне снилось, что я выдрал из свежей буханки мякиш и ел. Представлялось, что это мой мякиш, выданный мне на паек, и я сколько хочу, столько и ем. Вкусный мякиш, пахучий... Жую полным ртом, а он не уменьшается... Жую, глотаю, а он не глотается. И кажется - слышу, как жую. Наверно, все слышат, кто стоит возле меня... Они ждут, когда я дожую и выдам им хлеб.

- Хлеборез! - кричит кто-то возле кладовки. Я просыпаюсь, с болью в душе ощущаю, что никакого мякиша нет у меня в руках и во рту нет, а какое-то жевание я действительно слышу. Затаиваюсь и прислушиваюсь. Будто под моей лавкой кто-то что-то жует... Опускаю вниз руку и нащупываю мягкую и теплую шерсть телушки.

"Что она там жует? Наверно, хозяйка подложила чего-то на ночь... Пусть себе жует малышка..."

Очень захотелось есть самому: ни в обед, ни на ужин в столовую не ходил. Стыдно было показываться людям на глаза: кто поверит, что сегодня у хлебореза нет ни кусочка хлеба? Проще же так: людям недодал, а себя не обидел. Старшина Заминалов определенно так и думал, видно было по его глазам.

Сон в ту ночь оказался сильнее голода, и потому я вскоре заснул снова. Проснулся, как всегда, на рассвете, начал быстро собираться, чтобы сразу идти в пекарню, если не с бойцами, то одному. Даже лучше бы одному! И просить там кладовщика, а если надо будет, то и начальника пекарни, а то и еще кого-нибудь повыше... Просить от всей души, от сердца... Не отступать, пока не выпросишь, не вымолишь... Чего? Да всего того же, главного, что лежит на совести, что гнетет душу, омрачает, затемняет жизнь, - три буханки хлеба!

Протянул руку под лавку, чтобы взять свои сапоги, и снова нащупал мягкую шерсть телочки. Она не шевельнулась от моего прикосновения, наверно, спала, нажевавшись за ночь.

Писари тоже встали, молодой почему-то стал интересоваться, как я собираюсь и ищу под лавкой свои сапоги. А сегодня так и не под лавкой, а под теленком - писарь, наверно, знал об этом. Вытащил я свой сапог из-под теленка и еще не успел разглядеть его, как услышал громкий хохот молодого писаря.

- Чего ты? - удивленно спросил у него пожилой писарь, протирая очки. Сон смешной приснился?

- Не сон, а вон, - кивнул молодой на мой сапог, - теленку тоже жвачки не хватает!

Этот гладколицый самодовольный нестроевик хохотал во все горло, а у меня слезы на глаза набежали, когда увидел, что теленок сжевал голенище моего сапога. Да так сжевал, что за это место и взяться было нельзя развалилась кожа. Неужели и второй сапог такой? Вытащил, оглядел под несмолкаемый хохот писаря. Нет, другой сапог целый. Хватило теленку и одного голенища. Но мало радости: в одном сапоге не выйдешь!

- Замолчи ты! - крикнул на своего младшего напарника пожилой писарь. Совести у тебя нет. У человека горе, а ты!..

- Какое тут горе! - вдруг поджав губы, отчего лицо сразу стало злым, огрызнулся молодой писарь. - Вон без хлеба люди, так это горе! А тут... Подумаешь!.. Сапог теленок сжевал!.. Не съел же!

Пожилой писарь надел очки, подошел ко мне, взял в руки испорченный сапог и поднес к окну, которое уже заметно побелело и начало освещать писарский стол, заваленный разными папками и бумагами.

- Такого сапога теперь, пожалуй, нигде не найдешь, - уверенно сказал он, оглядев обувь и пощупав пальцами кожу. - Из дома еще, или как?

- В кавалерии выдали, - уточнил я.

- В кавалерии? - переспросил пожилой писарь. - Вы служили в кавалерии? Когда? До войны?

Я кивнул головой.

- О, там хорошо одевали, хорошо! Когда-то и брюки хромом обшивали.

Подошла хозяйка и тоже взяла в руки изжеванный сапог. Сморщилась горько, чуть не сквозь слезы заговорила, поглядывая под лавку, где лежал теленок:

- Ну кто мог подумать?.. Черт его надоумил... Разве я не кормлю его, не пою?.. Все же ночи там спал, под кроватью...

Хозяйка очень жалела своего теленка, но видно было, что теперь злилась на него и, наверно, побила бы, если бы он был хоть немного побольше. Меня тоже разбирала злость на эту бестолковую животину, но сдерживался из уважения к хозяйке, да и ничего же не сделаешь с глупым телком: разве он умышленно хотел нанести мне такой вред?

Между тем теленок будто чувствовал, что про него недобро говорят, вылез из-под лавки, стал напротив меня, широко расставив все четыре ноги, и глядел мне в лицо ласково и жалостливо. Ну как скажешь про него хоть одно плохое слово! Глядел на меня теленок и глядел молодой писарь. Он почему-то перестал хохотать: может, замечание пожилого напарника подействовало, а может, задело мозги и то, что я все-таки кавалерист и в противоположность ему, ограниченно годному, являюсь строевым командиром, хоть и после ранения. Для него это недостижимо. Невольно глянул я в его глаза, устремленные на меня, и в телячьи. И до волнения обожгла меня мысль, что в телячьих глазах больше искренности и доброты.