Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

Ульбрихт оказался на редкость жизнерадостным человеком с молодым сердцем, к тому же явно начитанным собеседником. Его известный призыв: "Немцы — за один стол!" — теперь звучал для меня неподдельно искренне...

После ужина вокруг нас, гостей из ФРГ, столпились любители подискутировать. Мы охотно согласились поговорить с ними, полагая про себя, что в предстоящей дискуссии сумеем без труда и убедительно одержать верх.

Но это оказалось ошибкой. Честно говоря, до того мне редко приходилось бывать в кругу столь информированных молодых людей. Правда, иные из них говорили каким-то суконным и невразумительным языком, но в своем большинстве они блестяще разбирались во всем и вели спор на таком уровне, что слушать их было одно удовольствие. При этом в их высказываниях слышалась такая терпимость к мнению собеседника, какой я не встречал нигде и никогда. Мне хорошо помнилось, как у нас разговаривали с "красными" — с помощью дубинок и пистолетов. Здесь же шел честный, жаркий спор, все были полны доброй воли, никто не пытался навязывать противнику свои взгляды.

Ни я, ни моя жена не понимали той страсти, с которой они отстаивали свои концепции. У них было мало очевидных для меня доказательств в пользу превосходства их общественного строя. Правда, все рабочие, находившиеся тогда в Оберхофе, проводили там свой отпуск за весьма небольшие деньги, но это само по себе нисколько не убеждало меня в том, что социализм — наилучшая социальная система для всех людей.

Итак, своими аргументами они меня ни в чем не убедили, но их пыл, их неподдельный энтузиазм заставляли задуматься. И ведь все это были еще совсем молодые люди.

Позже, когда уже настала ночь, они поставили нас в несколько затруднительное положение. Речь зашла о фашизме в Западной Германии, о ее перевооружении, то есть о действительно актуальных событиях тех дней. И хотя в душе я был с ними вполне согласен, я, помнится, все-таки возражал им. Я начисто отрицал все, уверял их, что они напрасно верят словам, не соответствующим действительности, а про себя думал: "Знали бы эти ребята, как они абсолютно, как бесконечно правы!" Их твердая вера в полную невозможность возрождения фашизма в Германской Демократической Республике произвела на меня огромное впечатление.

Затем я допустил ошибку, заявив, что в ГДР есть концентрационные лагери. Все расхохотались, и кто-то предложил утром же съездить в Бухенвальд. Я насторожился: как отнесутся другие к этому предложению. Тогда, в феврале 1951 года, миллионы граждан ФРГ — и я в том числе — твердо верили, что Бухенвальдский лагерь снова переполнен заключенными. Вероятно, утром они забудут о своем обещании, подумал я, но снова ошибся. Едва мы успели позавтракать, как за нами заехал шофер, чтобы отвезти нас в Бухенвальд. Мы уселись в микроавтобус и отправились к этому страшному месту позора нацистского режима, которое нам подробно показал один из его бывших узников.

Три часа, не пропуская ничего, мы посвятили знакомству с Бухенвальдом и вопреки западногерманским утверждениям убедились, что в лагере не осталось никого. Все было заброшено и пришло в запустение, и было совершенно ясно, что уже годами здесь не содержался в заключении ни один человек. Впервые в жизни я увидел фашистский карательный лагерь и слушал рассказ соотечественника, которому удалось выйти из этого ада живым. Вместе с нами были шесть иностранцев, и мне все время хотелось, чтобы они не понимали пояснения нашего гида. Ведь все это творили немцы! Они тысячекратно совершали убийства, за каждое из которых по германским законам полагалась смертная казнь.

И вдруг меня словно хватило обухом по голове: ведь, собственно говоря, я все это уже знал, но для успокоения совести пытался убедить себя, будто это только слухи. Я вспомнил слова Эрнста Удета о подвалах гестапо, когда на рассвете, выйдя из Дома летчиков, проходил с ним по овеянной жуткими слухами Принц-Альбрехтштрассе. Все мы знали про чудовищный разгул "тевтонского террора" и молчали. Мы слишком хорошо жили, и каждый из нас, сам того не желая, на свой манер служил преступному нацистскому режиму. Что сказали бы несчастные узники Бухенвальда, если бы услышали про некоего Манфреда фон Браухича, который мчится на своих машинах от победы к победе и добывает гитлеровской свастике "славу и честь"?

Глядя на моих двух друзей из ГДР, я почувствовал что-то вроде зависти. Оба они жили в новой Германии, где подобные злодеяния над мирными людьми были просто немыслимы. С непоколебимой убежденностью они могли сказать: "Да, так было! Но больше этому не бывать никогда!"

Глубоко взволнованные, мы вернулись в Оберхоф. В пути меня не покидали тревожные думы о том, что западногерманское население может быть вовлечено в новую катастрофу, в новые концлагери, что наконец необходимо раз и навсегда обезвредить всех этих старых преступников.

За время нашего пребывания в этом затонувшем в снегах лыжном раю Тюрингии мы были предметом большого внимания и забот наших хозяев и даже успели привыкнуть к небольшим "сенсациям". Как иначе назвать, например, приглашение президента Германской Демократической Республики Вильгельма Пика прибыть в отель имени Тельмана для беседы в самом узком кругу, включая Вальтера Ульбрихта. Имя Вильгельма Пика я время от времени встречал в газетах, помнил, что в свое время он был одним из самых видных депутатов рейхстага. Этот почтенный господин, убеленный сединами и с необыкновенно живыми глазами, проявил к нам большой интерес (всего приглашенных из ФРГ было восемь человек). Он пожелал узнать, откуда мы, что нас сюда привело, каковы наши первые впечатления. Своим присутствием он вновь подчеркнул тесную связь правительства рабоче-крестьянского государства со спортсменами.

Обуреваемые непривычными мыслями, мы возвращались в Западную Германию. Нам было что рассказать. Когда кто-то спросил меня о победителях зимних игр, я, к своему стыду, не знал, кого назвать, "Ага, значит, в Оберхофе речь шла отнюдь не о спорте!" — торжествующе заявил мне один знакомый, и мне стало его жаль. Этот человек действительно не понял, ради чего нас туда пригласили...

Всемирный фестиваль молодежи

Часть 1

Теперь я стал читать мюнхенские газеты совершенно другими глазами и с ужасом убедился, что они беспримерно лживы. Мое возмущение было тем более велико, что я не видел никакого смысла в распространении подобных врак насчет "Восточной зоны". Правда, многое в ней еще было в зачаточном состоянии, и внутренне я еще как-то мог оправдать превознесение экономических преимуществ нашего капиталистического строя. Не скрою, в изобилии кофе и полных витринах, в неоновых вывесках и виски я и сам усматривал доказательство этого превосходства и силы.