Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Я еще не таких забывала — аргумент для склоки, разборки между женщинами на уровне «Какая есть, желаю вам другую», «А человек, который для меня теперь никто», «А, ты думал, я тоже такая…» — для таких дискуссий аргумент действительно сильный, доказывающий несомненное нравственное величие той, за кем остался самый громкий выкрик, посрамленные собеседницы не найдут что возразить, разве что задним числом позлобствуют: а на кого, собственно, она намекала? Чьего уж имени-то нельзя произнесть ? Кто у нее из таких был? Для нас, когда страсти все-таки действительно улеглись, остается все-таки констатировать: может, каких-то она и забывала, а вот академика Гаршина забыть — и уж тем более простить — не могла.

Он был какой-то удивительно порядочный человек. После этого знаменитого постановления сорок шестого года <���…> у нас было собрание преподавательского состава <���…> И мы должны были проклинать, предавать анафеме. Все молчали. Опустив глаза, абсолютно все молчали. Выступил только Владимир Георгиевич Гаршин. Он сказал: «Я был другом Анны Андреевны, я остаюсь ее другом, и я буду ее другом». Это я слышала собственными ушами.

Он и вообще был смел и принципиален.

И вот в <���…> трудной обстановке, когда лучше лишний раз не показываться на глаза сильным мира сего, Владимир Георгиевич — первый и единственный — отреагировал на арест профессора Цинзерлинга.

С 1948 года я работала на кафедре патологической анатомии, которой заведовал Владимир Георгиевич. Владимир Георгиевич был высокопринципиальным. В те времена везде и всюду утверждался приоритет русских ученых. Поносился, в частности, великий немецкий ученый <���…> Рудольф Вирхов. <���…> Владимир Георгиевич <���…> прочел лекцию о великом ученом и замечательном человеке, продемонстрировав свою независимость и порядочность. <���…> Вообще он всячески сопротивлялся советскому мракобесию. В конце сороковых годов вышла книга академика Лепешинской с совершенно бредовыми идеями невежды. Было приказано каждому ее купить <���…> и подробно проштудировать. Владимир Георгиевич отказался и только сказал: «Она всегда была сумасшедшей старухой».

По-прежнему любил делать подарки. И. Д. Хлопиной подарил старинное масонское кольцо.

С Владимиром Георгиевичем Гаршиным никто не прервал отношений после истории с Ахматовой, даже и ее друзья не отвернулись. Собственно, с чего бы? Что не захотел жениться — так ведь не девушку обесчестил, ничего ведь страшного не случилось, что был непорядочен — никто не поверил, потому что знали про него правду, а сплетнями не интересовались. За безумие? По счастью, нравственные установки Ахматовой расходились с принятыми у других людей. Вот фотография: Гаршин в 1948 году на даче у Шостаковича.

У Гаршина тогда была служебная машина — военных лет «виллис». Михайлов ездил с ним. Раз около Терийок (теперь Зеленогорск) они увидели работающих на дороге пленных немцев. Гаршин велел шоферу остановиться, вышел — угостил их всех папиросами, все раздал и сказал что-то по-немецки. Сел молча, поехали дальше. Может быть, он вспомнил, как в Первую мировую войну был в плену у немцев?

Ольга Иосифовна Рыбакова рассказывала, что, когда хоронили Владимира Георгиевича, одна дама из числа общих друзей — врач — предложила Анне Андреевне зайти проститься с ним, хотя бы когда никого не будет. Ахматова отказалась. Она так и не простила ему…

…корректнейшие воспоминания Ольги Иосифовны Рыбаковой об отношениях Ахматовой и Гаршина. Она ничего не пыталась объяснить.

Во время длительной последней болезни Владимира Георгиевича его часто навещала Лидия Яковлевна Рыбакова, а после ее смерти (в 1953 году) — Ольга Иосифовна. Это из тех Рыбаковых, с которыми Гаршин заранее договорился, направляясь на вокзал встречать Ахматову из эвакуации, — что отвезет ее к ним в дом: к себе, в жены, не примет. Его правоту и право Рыбаковы знали, приняли, при всей любви к Ахматовой, как видим, не нашли причин рассориться с ним. <���…> Гаршин не раз спрашивал об Ахматовой: «Как там Аня?» Но она о нем ни разу не спросила, хотя Рыбакова часто с ней встречалась.

Н. И. Попова, директор музея Ахматовой: Это невозможно объяснить. Знаете, есть дистанция времени, есть дистанция этическая, которая никому из нас не позволяет давать свое объяснение.

Ахматова, как всегда, победила.

Волков:Но вернемся к разговору о письмах Ахматовой… В одном из них она цитирует следующее свое стихотворение:

<���…> вы хорошо знаете, что Ахматова просто так, по наитию или прихоти, своих стихов в письмах приводить не могла <���…> она, конечно, превосходно понимала, что все ее сохранившиеся письма когда-нибудь будут опубликованы и тщательнейшим образом исследованы и прокомментированы. <���…> Почему же это четверостишие появилось в письме к вам?

Бродский:Нет, мне как-то ничего в голову не приходит… Может быть, имеются в виду ее отношения с Исайей Берлиным? Но у него совсем не безумные глаза. У кого же из ее друзей были безумные глаза? Может быть, у Недоброво? По-моему, безумные глаза были отчасти у Гумилева, а отчасти у Пунина. И еще, вероятно, у Шилейко.

Волков:А уж совсем безумные они были у Владимира Гаршина, не так ли? Тот просто рехнулся!

Бродский:Вот видите, еще лучше.

Это с ее легкой — или нелегкой — руки для Владимира Гаршина такая этическая дистанция считается в самый раз.