Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Как-то он рассказал, какие продукты присылала ему в лагерь мать, я удивилась скудости, он с горечью произнес: «Мама считала, что и этого слишком много».

Сидевший вместе с ним в лагере А. Ф. Савченко вспоминал: «Порой <���…> в глубине барака начинался литературно-поэтический вечер с чтением стихов. И тут Лев Николаевич не имел себе равных по объему поэтических знаний. Он читал наизусть стихи Н. Гумилева, А. К. Толстого, Фета, Баратынского, Блока, каких-то совершенно неизвестных мне имажинистов и символистов, а также Байрона и Данте. Причем не какие-нибудь отрывки, а целыми поэмами. Так, он два вечера подряд читал «Божественную комедию». Вот только не могу вспомнить, читал ли Лев Николаевич стихи своей матери, Анны Ахматовой…»

Ахматова заподозрила в Наталье Варбанец (возлюбленная находившегося в заключении Л. Гумилева) «сексота», подосланного к ней спецслужбами. О своих подозрениях на условном языке мать поделилась с сыном. Лев со всей серьезностью отнесся к этому в общем-то чудовищному предположению, что в конечном счете привело к охлаждению между бывшими любовниками и к окончательному разрыву. Примечание: В 1990-х годах, когда стали доступными архивы КГБ, исследователи жизни и творчества Ахматовой попытались установить истину в этом непростом вопросе. Оказалось, что подозрения Анны Андреевны (а значит, и Льва Николаевича) не имеют под собой никаких оснований. (В. Н. Демин. Лев Гумилев. ЖЗЛ. Стр. 101.) Тут дело не только в конкретном случае, была сексотом конкретно Наталья Варбанец или не была. В любом случае Анна Андреевна подозревала в этом слишком многих, и всегда — рассказывала всем. Рассказывала с ахматовской непререкаемостью и ахматовским авторитетом. Слишком часто люди получали от нее комок грязи невинно. И вот — Наталья Варбанец. Ну, была она, положим, сексоткой — зачем об этом надо было знать Льву? Ведь приставлена-то она к великой Ахматовой. Лев и так, должно быть, ничего крамольного ей из лагеря не писал, был не дитя. Поссорить, развести? Вот она сама, Анна Андреевна, считала свою молодую подругу Наталью Ильину сексоткой, и что — отказалась с ней дружить? Отнюдь — ведь у той был автомобиль, на которой старая и молодая дамы совершали прогулки. С нею порывать она не собиралась. Леве же она походя портит жизнь — потому что яркую, всячески его достойную девушку Наталью Варбанец он любил, никого в своей жизни так не любил, очень ее уважал, она была ему очень интересна — а жениться, с маменькими предосторожностями, пришлось на шестом десятке, остаться без детей, жениться на женщине, к которой испытывал не более, чем хорошую привязанность (как и она к нему). Это все.

Когда-то я услышала от Л<���ьва> Н<���иколаевича>: «Мама всегда говорит, что как бы я ни женился, все равно окончится трагедией». К счастью, пророчество Анны Ахматовой не сбылось: брак оказался счастливым, на склоне лет Л.H. наконец обрел любящую жену, окружившую его заботой. По мнению друзей, Наталия Викторовна подарила Л.H. «лишние» десять-пятнадцать лет жизни.

23 ноября 1958 года. Последнее агентурное сообщение в «Деле оперативной разработки», заведенном КГБ на А. А. Ахматову. <���…> По утверждению О. Калугина, это «дело» было заведено на Анну Ахматову в 1939 году. (Летопись. Стр. 528.) То есть не Леву сажали за то, что у него такая вольная и строптивая мать, а за Анной Андреевной послеживали только со времен второго ареста Левы и оставили в покое, когда ЕГО выпустили. Сама по себе своим робким и осмотрительным поведением она никаких подозрений не вызывала. Имела б полное право — если б не рядилась в тогу ярой гонительницы Сталина и образец гражданского мужества — и не рядили б ее.

В 1965 году А.А. рассказывала; Единственный раз, когда меня вызывали в прокуратуру, это было не так давно, для «закрытия дела» Бенедикта Лифшица, расстрелянного в 1938 году. <���…> им непременно нужен кто-нибудь <���…> чтобы свидетельствовать о невиновности расстрелянного. (Н. Струве. Восемь часов с Ахматовой. По: Дела и допросы. Я всем прощения дарую… Стр. 255.)

Когда я вернулся, то тут для меня был большой сюрприз и такая неожиданность, которую я и представить себе не мог. Мама моя, о встрече с которой я мечтал весь срок, изменилась настолько, что я ее с трудом узнал. <���…> Она встретила меня очень холодно. Она отправила меня в Ленинград, а сама осталась в Москве, чтобы, очевидно, не прописывать меня. (В. Н. Демин. Лев Гумилев. ЖЗЛ. Стр. 112.) Выражение чтобы, очевидно, не прописывать — это подарок для проахматовских толкователей — такие конструкции слишком легко принять за сарказм или преувеличение. А с другой стороны, освободившемуся зеку что самое главное? Правильно, прописка. К кому в Ленинграде или Москве или хоть где в СССР можно было прописаться? Только к близкому родственнику. У Льва Николаевича кроме матери никого не было. Он говорит очевидно — значит, прямо о нежелании прописывать сказано не было. Очевидно — значит, формально были заявлены какие-то причины, какие-то более важные дела.

Меня прописала одна сослуживица, после чего мама явилась, сразу устроила скандал — как я смел вообще прописываться?! (А не прописавшись, нельзя было жить в Ленинграде!).

Одна из первых ее тревог вызвана рассказом о мемуарах Ольги Мочаловой <���…>, где приводились, например, слова Гумилева: «Меня почему-то считали ревнивым мужем, а ведь я давал Анечке полную свободу. Когда она опаздывала на свидание, я сам отвозил ее на извозчике» (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 64.) «Гумилев был настоящий мужчина! Никогда в жизни он не стал бы возить жену к любовнику!» <���…> «Дайте мне адрес этой О.П., — сказала она, — Лева к ней пойдет объясняться». (Н. Роскина. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 424.) Защищать честь семьи. Она ОЧЕНЬ ХОРОШО знала дуэльные правила и кодекс дворянской чести. Не говоря уже о правилах приличия. Она хотела, чтобы Лев Николаевич, крепкий мужчина 45 лет, отправился на дом к старухе. Что делать? Таскать ее за волосы? Выламывать пальцы, чтобы не писала? Ах, просто поговорить? Могла снять трубку и Анна Андреевна. Взять ручку и написать резкое письмо. Попросить подругу съездить и переговорить… Она хотела, чтобы в дело вмешался Лев, сын Николая Степановича. Логично (предполагая в нем патологическую щепетильность и интерес к делам более чем полувековой давности, о которых он не мог иметь собственного мнения). Истинно по дворянским законам и прочим высоким правилам возможность выполнения долга перед честью покойного отца, не марая рук о старушечьи щеки, была одна — идти объясняться с мужем, отцом или братом этой самой О.П., оскорбить их, и — дуэль. Этим ведь угрожала Анна Андреевна? Или нет, все попроще? Я нашлю на нее Леву, он с ней разберется по-своему. Он сделает из нее свиное отбивное. (Лева ведь из тюрем не вылезает. Правда, в его статусе «освободившегося» любая бытовая ссора могла закончиться более серьезно, чем для вольного хулигана.) Он не был таким — таким мне его сделали — ей же, как видим, на пользу.