Иван Майский - Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Сведения об этих закулисных ходах и контрходах проникли в печать и политические круги. Они вызвали в массах сильное волнение. Это волнение нашло чрезвычайно яркое отражение на вечернем заседании палаты общин 2 сентября.

После того как Чемберлен скучно и монотонно рассказал о том, что английское и французское правительства еще не получили от Гитлера ответа на свой демарш от 1 сентября и что они не могут признать нарушения односторонним актом статуса Данцига, установленного Версальским договором, со скамьи лейбористской оппозиции стремительно вскочил Артур Гринвуд. Он временно выполнял обязанности лидера оппозиции и сейчас находился в состоянии чрезвычайного возмущения.

В этот момент со скамьи консерваторов, где тоже чувствовалось большое напряжение, депутат Л.Эмери, обращаясь к Гринвуду, крикнул:

— Говорите от имени Англии!

Л.Эмери был ярый империалист и реакционер, но считал, что верность данному слову является делом национальной чести Англии. Он был не меньше Гринвуда возмущен медлительностью Чемберлена в выполнении обязательств перед Польшей и хотел, чтобы Гринвуд сейчас выступал не только как представитель партии оппозиции, но и как представитель всей нации. Палата выразила Л.Эмери шумное одобрение.

— Я должен выразить крайнее изумление, — начал Гринвуд, — что наши обязательства в отношении Польши не вступили в действие еще вчера… Палата потрясена сообщением премьер-министра… Как?! Акт агрессии совершен 38 часов назад, а мы до сих пор молчим!.. Сколько времени еще Англия будет медлить?.. Каждая минута сейчас означает потерю тысяч жизней, угрозу нашим национальным интересам, самим основам нашей национальной чести. Ждать больше нельзя. Жребий брошен.

Скамьи оппозиции выразили бурное одобрение оратору, а на скамьях консерваторов многие не скрывали своего удовлетворения. Гринвуд выразил то, что чувствовала в этот критический момент нация, и его слова стали историческими.

Чемберлен был смущен, пытался оправдываться, ссылаясь на трудности телефонных переговоров между Лондоном и Парижем, он в конце концов вынужден был дать обещание, что не позже завтрашнего утра правительство сообщит народу вполне определенное решение [147].

Результатом описанной сцены, а также всевозраставшего негодования масс было то, что в воскресенье 3 сентября в 9 часов утра английский посол в Берлине Н.Гендерсон вручил германскому правительству ноту, в которой заявлялось, что если в течение двух часов не последует согласия Гитлера на вывод немецких войск из Польши, Англия объявит Германии войну. Аналогичный демарш сделал и французский посол в Берлине с той лишь разницей, что срок французского ультиматума истекал не в 11, а в 5 часов дня 3 сентября.

Гитлер, конечно, оставил «финальное обращение» Англии и Франции без ответа, и в 11 часов 15 минут утра Чемберлен в кратком выступлении по радио вынужден был объявить о состоянии войны между обеими странами.

В то же утро происходило заседание парламента. Премьер-министр был подавлен. Голос его звучал глухо и с надрывом.

— Это печальный день для всех нас, — говорил Чемберлен, — но ни для кого он так не печален, как для меня. Все, ради чего я работал, все, на что я надеялся, все, во что верил на протяжении моей общественной деятельности, все это лежит сейчас в руинах.

Я сидел на своем месте в галерее для послов и думал: «Ты только пожинаешь плоды своей собственной глупости и злокозненности. Колесница справедливости медленно движется, но все-таки движется, и сейчас ты топал под ее колесо. Жаль только, что за твои преступления расплачиваться придется широким массам народа».

Гринвуд от имени лейбористской партии обещал правительству полную поддержку в борьбе против гитлеровской Германии. То же сделал Арчибальд Синклер от имени либеральной партии. Ллойд Джордж заявил, что, хотя в прошлом он часто критиковал внешнюю политику правительства, теперь, в создавшейся обстановке, он считает своим долгом помочь ему довести войну до конца.

На этом заседании выступил также Черчилль. Он предостерегал от легкого отношения к войне.

— Мы не должны недооценивать, — говорил он, — тяжести стоящей перед нами задачи или суровости предстоящих нам испытаний… Мы должны ожидать многих разочарований и многих неприятных сюрпризов, однако мы можем быть уверены, что Британская империя и Французская республика достаточно сильны для того, чтобы справиться с разрешением возникшей перед ними проблемы [148].

В заключение единственный в палате коммунист Галлахер заявил, что он желает быстрого и полного разгрома нацистского режима как единственного пути к установлению длительного мира на земле.

Я внимательно наблюдал за всем, что происходило на этом историческом заседании палаты общин, и в голове у меня все время вертелась мысль: «Чемберлен и Даладье провалились на экзамене по предупреждению войны, как-то они выдержат экзамен по выполнению по крайней мере своих обязательств перед Польшей?» Ждать пришлось недолго.

Теперь нам точно известно, что Гитлер бросил на Польшу 57 своих лучших дивизий (в том числе 8 механизированных), что германская авиация, громившая польские города, насчитывала 2000 наиболее совершенных по тому времени машин, что огромное количество танков, броневиков и артиллерийских орудий стремительно обрушилось на польские земли. Этому страшному удару Польша могла противопоставить лишь 31 дивизию (в том числе только 2 механизированные бригады), 800 самолетов, из которых лишь около половины относились к современным типам, довольно скромное количество артиллерии и совсем небольшое количество танков. Правда, у Польши имелось 11 бригад кавалерии, но что они могли сделать против танков и броневиков? [149]

Надо отдать справедливость польской армии: солдаты и многие офицеры сражались очень храбро, но немцы имели слишком большой перевес в численности войск и технике. Высшее польское командование обнаружило полную бездарность и даже не позаботилось о том, чтобы создать какие-либо центральные резервы. Стратегическое расположение польских сил было чрезвычайно неудачно, а большая часть польской авиации была уничтожена немцами еще на собственных аэродромах.

Тогда я не знал всех этих подробностей. Полностью не знали их, вероятно, и английское, и французское правительства. Однако с первого же дня германо-польской войны было ясно, что на Польшу обрушились огромные силы, далеко превосходящие ее собственные, и что Гитлер делал ставку на пресловутый «блицкриг», о котором так много кричали нацисты в предшествующие месяцы. При таких обстоятельствах, казалось бы, нужны были величайшие быстрота и энергия, чтобы оказать помощь жертве агрессии. Англия и Франция, казалось бы, должны были в самом срочном порядке отвлечь на запад, на себя, хотя бы часть германских сил, оперирующих в Польше. Они, казалось бы, должны были немедленно и всерьез атаковать «линию Зигфрида» и засыпать бомбами германские укрепления и города. А что произошло на самом деле?