Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

В стену дома вмурован портрет Goethe filius [690]— красивый мраморный рельеф. Он, должно быть, образовывал наружное украшение гробницы у пирамиды Цестия и потом был заменен на копию.

Как я услышал от посла, на днях здесь произошли беспорядки в связи с покушением, совершенным на берлинского студента Дучке [691]. Били витрины немецких офисов и фирм; сотрудники их, разумеется, не имели к случившемуся никакого отношения, даже, вероятно, осуждали его. Нападение на невинных — одно из неизбежных последствий таких преступлений.

Поскольку я как раз занимался историей императора Генриха VII, мне бросились в глаза обстоятельства его смерти, которая настигла его во время военного похода в Неаполь. Распространился слух, что он был «отравлен облаткой», после чего его германская свита атаковала доминиканский монастырь и перебила монахов. Покушение нарушает нормальный ход истории; преступником чаще всего оказывается запутавшийся отщепенец либо сумасшедший, однако он может устроить короткое замыкание, из-за которого во многих местах и надолго погаснет свет. Дюжий уголовник на подобные вещи не пустится.

После застолья нас забрал доктор Каун, и в ясную солнечную погоду мы по Via Tiburtina отправились в Тиволи. Почему это название так радует мой слух? Во-первых, из-за звукоподражающих гласных; оно манит, словно зов иволги в верхушках деревьев. Вплетаются и детские воспоминания. «Тиволи» было популярным названием для городских ресторанчиков с садом, которые ночью освещались разноцветными лампами, где играли оркестры, встречались художники, и горожане могли прекрасно проводить время. В Ганновере недалеко от Айленриде тоже имелся такой сад; мы отправлялись туда во второй половине дня с родителями и бабушкой-дедушкой. Он в ту пору, должно быть, давно уже процветал, ибо я слышал, что в 1870 году дед там забрался на стул и вслух зачитал депешу, сообщающую о победе под Седаном.

Вилла Адриана. Руины дают представление о гигантском сооружении. При этом оно служило всего лишь летней резиденцией. Здесь можно было уже вспомнить о пирамидах или, лучше сказать: о сказке — о волшебных замках, возведение и содержание которых предполагает наличие десяти тысяч прислуживающих джиннов. Шагаешь от храма к храму, от дворца к дворцу, от купальни к купальне, от сада к саду, так что ни конца, ни края не видно. А еще больше лежит под слоями мусора.

Между остатками каменных стен, зачастую высотой лишь по щиколотку, в оливковых рощах серебристо-серого цвета, который так любил Коро: тут разрушенная цистерна, там купол с сохранившимися изображениями, потом фрагмент террасы с мозаиками, заросшие до самой глубины цветами подвалы. Перед округлым храмом безголовая и безрукая Афродита — имя вандала нацарапано на срамном бугре.

Полюбовавшись уже после захода солнца пейзажем, простирающимся до самого моря, и подкрепившись в небольшой таверне рыбой и frascati [692], мы отправились к villa d'Este. Будки и прилавки торговцев образовывали перед ней странный рынок, на котором предлагали на продажу в основном курьезные вещи да bric-a-brac [693]. Я приобрел винный кувшин в форме петуха, гребень которого образует верхний край, а наливаются из него через клюв. Птица, должно быть, очень здесь популярна или имеет особое отношение к genius loci [694]; можно было увидеть до сотни кувшинов всяких размеров.

Пристрастие дедов к Тиволи касалось villa d'Este, а не виллы Адриана. Наверно, в знаменитых фонтанах, подпитывают которые Апеннины, им больше импонировала нотка маньеризма, чем единство композиции, очаровывавшей столь многих художников.

Воды били как в лучшие времена Эсте, а может, и красивее, поскольку электрическая подсветка сегодня превращала их в световые игры. Если в нашу эпоху мы вообще возьмемся говорить о красоте, то нам следует обращаться к ней в тех областях, в которых объединяются свет и движение; задний план всегда образует ночь.

Здесь взлетали и опускались струи легиона фонтанов. Время придало бассейнам, раковинам, чашам, гротам и каскадам, благодаря зарастанию мхом и инкрустации, еще и саламандровую или амфибийную привлекательность. Она усиливалась массой листвы, которая подчеркивает субмариновый блеск постоянно брызжущей и струящейся воды.

Я прошел по главной дорожке до ориентальной Дианы, распрыскивающей воду из множества грудей. Летучие мыши молниеносно носились вокруг нее, как летучие рыбки в бурлящей пене у фигурного украшения корабельного форштевня.

Для полного наслаждения было еще слишком прохладно. Оно, видимо, достигнет своего максимума «в пору, когда цветет сколимус» и парк заполнен любовными парами. Это настроение известно по знаменитым картинам, которые, как у Пуссена, усиливаются мифическими фигурами — например, фавнами, нимфами и садовыми богами во влажном сумраке, или свитой Диониса, которая, наверху разгорячившись вином, ищет здесь прохлады.

Добавлю еще: я повидал много кипарисов, но никогда такого размера, как в парке Адриана. Его ствол мог потягаться со стволом трехсотлетнего дуба.

В прекрасную погоду со Штирляйн и Ирмхильд Гебхардт на Монте-Челио. На спуске — к церкви Санта-Мария в Домнике. На площади перед ней fontana della Navicella, мраморный корабль, который по античному образцу велел изготовить Лев X. Фигуру в носовой части я принял сперва за голову волка, потом из-за чуть обозначенных клыков за голову дикого кабана.

Santi Giovanni е Paolo [695]. Маленькая площадь перед этой древней церковью — пример разросшейся и сросшейся архитектуры. Справа храм Клавдия, который почему-то связан у Пиранези [696]с мрачными мотивами, на фронтоне изящный портик XII века, за спиной — золотисто-коричневая стена лестницы, чудесная колокольня на заднем плане. Площадь, на которой люди и кошки нежатся на солнце. Что-то в старом тесовом камне действует, кажется, как опиум, экстракт отжившего времени.

Из-за имен я решил, что эта церковь посвящена Иоанну Богослову и апостолу Павлу. Однако она названа так в честь двух мучеников-служек, которые были казнены при Юлиане в 361 году. Приблизительно через сорок лет один сенатор велел соорудить над их домом базилику. Жилые помещения еще сохранились или восстановлены благодаря археологическим усилиям, в том числе американского кардинала Спелмэна. Несколько этажей ведут вниз на большую глубину. Настенные фрески, маленький алтарь, наружная поверхность цистерны, в которую вмурованы мельничные жернова.

Здесь еще интенсивнее, чем в Сан-Лоренцо, меня охватило чувство «бесшовного» предания. Базилика было возведена в то время, когда обеих жертв еще хорошо знали не только по именам, но и лично. Затем, правда, Аларих учинил опустошение. Однако местоположение и обстоятельства установлены точно. Здесь все собрано воедино: старый храм, жилой дом, базилика. Лишь роскошное украшение церкви мало сюда подходит, равно как и изъятие именно этих двух святых из числа прочих, предпринятое папой Павлом VI, потому что они-де «были исторически недоказуемы».