Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

По бокам длинного подъема к храму стоят лотки. Торговцы предлагают на них свои товары, и притом всегда ненавязчиво. Простого «thank you», сказанного мимоходом, достаточно. Движения медленны, грациозны, как у ящериц, пестрые одежды женщин — скрывающие и все же облегающие. Глаз скоро научается различать три основных типа: малайцев, китайцев, индусов, хотя есть и смеси.

Храм Спящего Будды — современно, чисто, просторно. Впечатление какого-то паноптикума. Спящий Бог занимает продольную сторону, перед ним алтари с тлеющим сандаловым деревом. По флангам позолоченные толстопузые Будды, на заднем плане двенадцать больших аналогичных статуй из напоминающего папье-маше материала. Стены тоже уставлены бесчисленными Буддами. Тот, кто желает узнать счастливые числа, может вставить в автомат монету, тогда вращается колесо.

Царит настроение приятного, полусказочного уюта с элементом материальности; заключивший сделку с Богом ни в чем не будет нуждаться, ни на Земле, ни в другом месте. Храм не спеша обходят дородные, одетые в богатые шелка сибариты с большими ушами; они мягко улыбаются мне. В них я снова узнаю типы, какие встречал и дома: актера Вегенера, интенданта Бофингера, указавшего мне на взаимосвязи, о которых я догадался уже по его внешнему виду. Тогда же он подарил мне редкую книжку, которая их описывает: «Монголы среди нас». У них монгольская фактура и монгольская складка у глаз; нередко они — коллекционеры произведений азиатского искусства.

Далеко за городом Храм змей… «насколько иначе воздействует на меня этот знак». Помещение затемнено, алтари и стены мерцают красными и синими лаковыми красками. В их деревянные поверхности вставлены золотые печати — китайские идеограммы и драконы, чешуйки которых проработаны с детальнейшей филигранностью.

Сначала животных совершенно не замечаешь; но стоит только разглядеть первое, понимаешь, что они всюду: в веточках орхидей и в карликовых деревьях, посаженных в бронзовые вазы, они обвивают фонарики и культовые приспособления, располагаются за занавесями и на стенных бордюрах. Это желто-зеленые чешуйчатые гадюки с треугольной головой, поднимающейся на тонкой шее. Самые крупные — длиной с руку, но под столом я обнаружил покоившийся там гораздо более могучий экземпляр.

Все они, кажется, дремлют; если сторож поднимает одно из них, ленивое движение выдает, что в нем теплится жизнь. Мы можем погладить их; прикосновение должно принести удачу.

Почему эти ядовитые животные здесь такие мирные, такие благонравные? Может, наркотический аромат ладана делает их столь сонными? Давно ли они привыкли к близости человека? Я слышал, что они просыпаются ночью и питаются яйцами, оставленными им в жертву верующими, а потом спариваются — жрец показывает нам крошечного детеныша, обвившегося вокруг его пальца. Он только что родился; животные эти живородящие. Форма уже несомненна, окраска еще однотонно зеленоватая.

Скинутые кожи, висящие на ветвях, тоже показывают, что животные здесь как дома. Эти покровы пользуются спросом, главным образом у новобрачных, которые добавляют их частички в общий чай, чтобы быть уверенными в долгом, счастливом браке.

Я увидел здесь осуществленной свою идею серпентариума — по крайней мере, частично, поскольку еще храмы Геи и Асклепия должны были быть огорожены прудами и широкими террасами. Моя давняя мысль: кто не преодолеет змей, не переступит порог новой эпохи. Но преодоление это не может быть христианским.

Здесь, вопреки всему пустословию, от которого жрецы не могут избавиться, был ощутим подлинный мир, настоящее святилище. Змея для Земли священна, в ней предстает Гея. Даже в изображениях Богоматери нельзя без нее обойтись. Это становится отчетливее во времена, когда Земля сбрасывает кожу [88], — в своих титанических изменениях.

Культы животных — это не предварительные ступени. Они присутствуют в богослужении всегда; они совершенствуются и материализуются в большом вдохе и выдохе. Они охватывают не только культуры, но и время. Ягненок, баран, рыба, голубь, бык, лев, скарабей; почитать их ничуть не абсурдно. На Востоке об этом знают лучше, чем у нас.

Мы проехали по острову с его деревнями, лесами, плантациями. Внизу, на наносном тропическом грунте, бананы, затем рисовые поля, на которых зеленели всходы высотой с руку, на склонах каучуковые леса и чайные рощи, напоминающие барочные сады. Иногда мы выходили и шли пешком, чтобы рассмотреть деревья и цветы, при этом также собрали немного растений.

В деревнях и их окрестностях преобладают поднятые на сваи хижины и дома — все равно, стоят ли они на воде или на земле. Это в обоих случаях дает преимущества. Поскольку европейские архитекторы давно и по праву предлагают эту строительную конструкцию в качестве радикального средства против транспортного коллапса, она, вероятно, лет через пятьдесят придаст нашим городам новый облик.

По дороге жители предлагали нам свои фрукты: зеленые кокосовые орехи, плоды манго, маленькие бананы, пользующиеся дурной славой из-за своего запаха дурьяны, и прочее. Новым для меня оказался плод рамбутана, колючая кожура которого очень похожа на кожуру нашего конского каштана. Внутри нее ароматный студенистый шар, подобно яичному белку охватывающий миндалевидную косточку.

Эти плоды наряду с дурьяном принадлежат к любимым лакомствам обезьян, которые умеют искусно вскрывать их; мы смогли убедиться в этом в Ботаническом саду, который мы исходили, прежде чем вернуться в город. На одной лужайке они небольшими группами приблизились к нам и взяли, разумеется с осторожностью, у нас фрукты. Они, кажется, держали ухо востро не только с нами, но и с себе подобными. Шайки старательно держались друг от друга подальше. Как я слышал, одна из них недавно вдруг озлобилась, покусала детей и совершила другие безобразия; пришлось отстрелять до сотни животных. При этом один старый самец потерял ногу, однако он и на трех передвигался чрезвычайно проворно. Сосунки со старческими чертами держались, крепко уцепившись за грудь матери, иногда они падали, но снова ловко взбирались наверх, передвигаясь по их длинному хвосту, как по тянущемуся за лодкой канату.

Деревья и кусты этого обширного парка были снабжены табличками с ботаническими названиями; времени, к сожалению, хватило лишь на несколько выборочных проверок.

Утром корабль, шедший всю ночь, бросил якорь у набережной порта Суэттенгем [89]. Краны уже приступили к работе и выгружали тракторы, каждый весом тонн в восемь.

После завтрака мы отправились в поездку. На сей раз нашего индийца — очень смуглого, любезного человека — звали Александер. Мы пригласили с собой также нашего стюарда, молодого выходца из Рейнской области, чья любознательность была нами замечена. Это почти исключение; большинство привлекает только ближайшая окрестность гаваней. Я наблюдал до́ма, что даже студенты, которым во время прогулки по лесу я указывал на животных и растения, не только оставались к этому безразличными, но будто бы нарочно отворачивались. Шоферский тип обладает врожденным отвращением к природе. Особенно ему мешает дерево.