Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Действительно ли нам важно на ней наживаться? Тогда нужно получать моральный доход со слова. Счет в любом случае сходится, сколь бы много или мало мы ни заказали. На небесах все размещается в небесном порядке.

Автомобили разрушают города; пребывание в них превращается в ад — шум, газы, угроза смерти. Тот, кого не переехали, погибает медленно. Даже удаленные острова перенасыщены. На побережьях отели возвышаются не по отдельности, а цепочками. Они похожи друг на друга вплоть до замочных скважин; их модель где-то в Нью - Йорке или Токио. Приходится считаться с постоянно нарастающим числом путешествующих, соответственно, должен увеличиваться персонал. На островах возникнет даже нехватка воды. Суетливость периода грюндерства. Что происходит при ограничениях, экономическом кризисе, войне? Процесс невозможно повернуть вспять. Пустая гостиница скоро превращается в руины; из официанта никогда больше не получится пастух. Возникают призрачные ландшафты.

Отель «Санта Каталина» — дом с просторными вестибюлями и вместительными номерами, построенный, вероятно, уже после того, как на острове стали ездить в автомобилях, но определенно до того времени, как на него стали прилетать самолеты. Герман Дубе, капельмейстер из Цюриха, здесь хорошо себя чувствовал. Случается, что переписка с незнакомцем делается более интенсивной. Я встретился позднее с Германом Дубсом в большом обществе Амрисвиля — человек невысокого роста, с бледным лицом, украшенным шкиперской бородкой, — мысль: он дирижирует «Летучим голландцем». Он казался одновременно болезненным и сильно возбужденным, сконцентрированным на том, что дарит. Он умер очень скоро после того. В то время он подарил Фридриху Георгу и мне две половинки одного камня, в который врос аммонит. Счастливая мысль: встречаясь, братья складывают половинки, и картина становится невидимой. Перед смертью он пригласил меня сюда — нынче я унаследовал путешествие.

В первой половине дня в музее «Casa de Colon». Собственно говоря, я собирался посмотреть документы о гуанчах [1015], «anterior а 1402» [1016], но нашел главным образом культурно-исторические экспонаты: мебель, картины, приспособления. Наиболее ценным является сам дом с обоими его патио и готическим колодцем с журавлем.

Из старых находок меня очаровали мельницы или, точнее, мельничные жернова. Овальная чаша образована в форме женского органа, которому как пестик соответствует точно выполненный мужской член. Женская часть состоит из застывшей пористой лавы, мужская из более твердой обсидиановой субстанции. Примитивная, но в то же время совершенная конструкция; любое улучшение принесло бы вред. Искусство из магмы. Редко случается, что изображение и символ становятся столь конгруэнтными.

Гуанчи оставили ученым загадку; они были почти истреблены испанцами, остатки слились с завоевателями. То, что они принадлежали к берберской культуре каменного века, кажется, подтверждается этнографически и этимологически.

Почему при виде этих немногих находок в голову мне пришли инки? Своеобразное застывание или отвердение магматического камня вызывает не впечатление вложенного в него вдохновения (как уже много раньше на островах Средиземного моря), нет, камень говорит сам по себе, собственным языком.

Во второй половине дня я поднялся на гору, возвышающуюся над городом. На плато полным ходом идет urbanisaciyn; строится новый город. Глубокие ущелья, barrancos, типичные для вулканических ландшафтов, обойти трудно. На дне щебень, каменная крошка и, там где падает достаточно солнца, банановые плантации. Тем не менее, субтильная охота не осталась без трофеев. Для того чтобы проникнуть в субструктуру, микроклимат страны, гор, острова, энтомология предлагает еще более тонкие ключи, чем ботаника, как будто бы на тебя надели особые очки. Здесь биос произвел не только собственные виды, но и рода; это указывает на длительную автономность островов. Но примечательно то, что у гуанчей не было никакой связи с африканским континентом, который в ясную погоду, должно быть, виден с горных вершин. Они, конечно, не знали ни паруса, ни колеса.

Поход оказался утомительным. Поэтому перед едой я, как охотно делаю в таких случаях, принял горячую ванну. Потом мы посмотрели, что может предложить кухня — например, андалузский gazpacho, который особенно понравился Штирляйн: суп из овощных соков, приправленный паприкой. К нему, по усмотрению, маленькие кубики помидоров, красный перец, огурцы, репчатый лук, белый хлеб — он подается холодным, но тотчас же разогревает желудок.

Sangria: красное вино с дольками апельсина и ломтиками лимона; кожура спиралью свисает по краю кувшина. Вино острова, vino del monte [1017], чистое и приятное. Готовят по-европейски с легкими акцентами; с туземными блюдами, из которых я записал себе такие названия, как puchero [1018], лучше всего знакомиться в локальных трактирчиках острова, которые расположены с подветренной стороны движения. Славится Лансароте [1019]— как своими рыбными отмелями, так и своей мальвазией.

Ночью сильное расстройство пищеварения со всеми симптомами «канарской горячки», которую можно сравнить с легким приступом холеры и которая мгновенно ослабляет. Но мы все же поехали в Мас-Паломас через выжженный край. Повсюду, где есть хоть небольшой песчаный пляж, велось лихорадочное строительство.

При этом мне вдруг вспомнилась вчерашняя вылазка, которую я не описал. Я снова оказался в ущельях и наткнулся там не только на отвалы щебня, но и на трущобы — такой вид везде одинаково удручает, где бы он на свете ни встретился — почти как если бы уныние передавалось самой атмосферой. Напрашивается мысль, что эти очаги воспаления можно было б оздоровить, если направить на это хоть малую часть строительного ража. Или речь, возможно, идет о проблеме, которую нельзя разрешить деньгами?

Мы видим здесь, как в случае с проституцией, только публичную часть, но не разруху, скрытую в сельских хижинах или на этажах городов. Там оставлены без присмотра пенсионеры, вдовы, профессора, миллионеры; если никто о них не заботится, их однажды находят мертвыми. Одно из последних слов: «Une certaine difficulty de vivre» [1020]— так ответил, мне помнится, Фонтенель [1021], когда его спросили, что он чувствует на смертном одре.

Этой «некоторой трудностью жить» время от времени охватывается каждый, прежде всего в кризисы, когда обременительно даже вставать. В своих воспоминаниях Зойме [1022] рассказывает об одном особенно вопиющем случае, произошедшем на парусном корабле, на котором он в качестве наемного солдата плыл в Америку. Один товарищ погрузился в полную летаргию. Его приходилось колотить, чтобы он двигался, мылся, ел; в конце концов, на него махнули рукой. Несчастный зачах в своих нечистотах — и едва нашли добровольцев, которые выбросили его труп за борт.