Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

По морскому берегу обратно. Здесь нужно ступать осторожно; песок покрыт сгустками смолы, иногда даже смоляной пленкой. Купание теряет всякое удовольствие. Вполне возможно, что из-за таких нестроений волна туризма схлынет.

Уже несколько лет не было снов о змеях; они всегда — примета. А теперь вот уже второй, слишком засекреченный, в ранний утренний час. В наше время нужно быть начеку с комментаторами снов, которые появились вслед за их толкователями. Знание превращается в пошлую науку. Оскверненная природа.

В музее мы искали и нашли кабинет черепов. Племянник нашего дорогого Германа Дубса, которого мы встретили здесь, обратил на него наше внимание ссылкой на «Гелиополис».

Стены квадратного помещения до потолка оборудованы полками; на них рядами, вплотную друг к другу расставлены черепа. Для этого были, должно быть, расхищены не только захоронения гуанчей, но все кладбища в целом. Стоя посередине этого помещения, даже с закрытыми глазами, чувствуешь такое сильное излучение, что оно вскоре становится невыносимым.

Чтение: Адольф Майер-Абих: «Александр фон Гумбольдт», биография. В ней следующее рассуждение:

«Гумбольдт воспринял из морфологии Гёте понятие динамического типа в качестве методического принципа, чтобы описывать гештальты в их исторически завершенной целостности. Таким динамическим первообразом было, к примеру, перворастение Гёте как модель, которая лежит в основе не только всех существующих растений как их общий образец, но согласно строительному плану которого также можно было бы придумать еще сколь угодно много растений»

«…которые, пусть и не существуют, однако могли бы существовать и вовсе не являются живописными или поэтическими тенями и схемами, но обладают внутренней правдой и необходимостью. Этот закон может быть применен ко всему остальному живому» (письмо Гёте к госпоже фон Штайн от 8 июня 1787 года).

Этот пункт был мне до сего дня неизвестен, однако помог бы мне, когда я начинал набрасывать контуры гештальта Рабочего, подсознательно выйти с ним на правильную дорогу.

Во второй половине дня на Ислету, полуостров на севере города. Выбравшись из переплетения стен, что всегда трудно, мы прошли поселение, хижины которого были сделаны из ящичной драни, хотя, собственно говоря, впечатления трущоб не производили. Вероятно, картину оживляли бойкие цвета, которыми было покрашено дерево.

Потом мы достигли большой площадки, на которой выцветала в поблекшую белизну вяленая треска. Рядом висели огромные сети с пластмассовыми шарами, которые располагались в ряд на ведущей нити, как страусовые яйца. Я немного порыбачил в заводях и rockpools [1025], после купания между лавовых утесов; вода была глубокая и прозрачная.

Некоторые трещины в скале были заполнены пестрой, сине-белой дресвой: тонко размолотая брекчия из твердой скорлупы моллюсков. Крошечные корпуса, тем не менее, сохранились цельными экземплярами: продырявленные пателлы, маленькие, как чечевица, раковины с рисовое зерно, округлые и вытянутые домики улиток, между ними обломки панцирей морских ежей и синие колючки, но ни единой песчинки.

Мы провели упоительный час за рассматриванием и перебиранием этой морской мелочи, первой ступени микроскопического великолепия. При этом также геометрическое удовольствие, ибо все эти осколки имеют строго измеряемые величины — органическую конструкцию. Много лет назад я подвергся атаке из-за этой формулы — однако мой критик, пожалуй, никогда не всматривался в морского ежа или в раковину. Во всяком случае, здесь сходятся и расходятся две первичные формы духовного и органического мира.

Отдаленная аналогия: она пришла мне в голову, когда я недавно я снова перелистывал Светония. Думаю, не нашлось пока ни одного поэта, который воспринимал бы Нерона как трагическую фигуру — она, как и во многих других случаях, заглушается размахом злодеяний. Трагичность заключается в том, что воля и представление, власть и поэзия сошлись в личности. Это случается в жизни любого человека, потому что в каждом из нас скрыт как преступник, так и мечтатель — удивительны здесь лишь масштабы. Нерон неслучайно причислен к тем, от чьего имени образовывается прилагательное: «нероновский» — если бы каждый делал все что хотел, мира бы больше не существовало.

Акценты. Перу затронуло одно из самых разрушительных землетрясений столетия; предполагают, что погибло более тридцати тысяч человек. Первое сообщение, которое я читаю об этом, начинается со слов: «Наш футбольный партнер Перу переживает тяжелое время…».

Мы провели день в «банановом туре» под руководством одной очаровательной испанки, которая ведет точные записи не только на своем родном языке, но и на английском и французском — по вопросам ботаники, истории, архитектуры и археологии.

Кафедральный собор в Арукасе. Замечателен контраст между возведением готических колонн и тяжелой окаменевшей лавой, в которой они поднимаются. Красивая, сильная растительность: кусты Rhizinus, почти древовидные, цветущие желтым и красным агавы, гербера, плюмбаго, белое и синее, между ними полевые цветы: полынь, фенхель, шалфей.

Вдоль дороги в скалистых склонах все снова и снова открываются входы в пещерные жилища гуанчей; мы прошли также мимо их монастыря, в котором, должно быть, служили своего рода весталки. К сожалению, и здесь, как повсюду, где «колонизировали» испанцы, большинство следов коренных жителей стерто.

Впрочем, до конца эти пещеры не покинуты, а отчасти еще заселены. Правительство предпочло бы, чтобы местные жители переселились в отдельные или многоэтажные дома, которые им предлагают; очевидно, оно их стесняется. Только вот эти люди меняют местожительство неохотно — во - первых, потому что за пещеры они ничего не платят, и, во - вторых, потому что в них как зимой, так и летом сохраняется одинаково приятная температура.

В Сан-Исидоро мы вошли в одну из этих пещер, которая была комфортабельно устроена: кухня, гостиная, спальня, приятно меблированные. Стены выкрашены в разные цвета так, что ты не чувствовал бы себя в пещере, если бы не приходилось проходить через вход, который только и производил первобытное впечатление. Он открывался за пышно разросшимся палисадником; особенно мне бросилась в глаза крупная, пурпурно-красная скабиоза. Печная труба кухни торчала прямо из природной поверхности.

Потом мы двинулись в Агаэту и оттуда свернули в долину Беразалес. Здесь флора стала почти тропической; мы увидели оба вида кокосовых пальм, которые растут на острове, рядом с ними папайю с тяжелыми гроздьями плодов, апельсиновые и лимонные деревья, кусты кофе, виноград. Такую палитру растений умеренных, субтропических и тропических зон вне теплиц можно редко где встретить. Особое впечатление на меня произвело то место, где усики винограда и арбуза вплелись в кофейное дерево.