Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Что касается меня, то я ценю Мартина Хайдеггера не только за его труды, но и за то, что он занял политическую позицию, тогда как гораздо проще было бы этого не делать. Разве его можно упрекать в том, что политические власти не оправдали его доверия? Вам как психоаналитику нет нужды намекать, что скрывается за очернением незаурядного ума.

Тем не менее: нельзя утаить совершенно, что где-то еще есть мысль, достойная называться мыслью. Свидетельство тому — Ваше письмо».

Уже более прохладные ночи; утром на листьях капусты искрится роса. У ограды я насчитал сорок цветков кайзервинда; в них флора приближается к эфиру, становится невесомой, нематериальной.

После пробуждения. Поднятие занавеса. Зеленушки [381]в туе [382]. Черный дрозд улетает со звонким криком. Плотный туман над лужайкой, пестрые ватные тампоны осенних астр, от светло-розового до темно-фиолетового цвета. Нечто растекающееся, положенное на зеленый грунт.

Необычно теплый октябрь; в полдень мы обедали в саду. В это время сойки щелкали орехи, а дрозды лакомились в бузине.

Вчера была свадьба; ночью, и уже под утро, просыпаясь время от времени, я долго слышал музыку, пение и звуки отъезжающих машин.

После завтрака еще несколько писем и распоряжений. Мы ждали друга Вайдели, который навещал свою мать в Зигмарингендорфе; он изъявил желание взять нас с собою в Цюрих. Я размышлял, найду ли я в Анголе досуг для последней главы своей книги, и для памяти просматривал ряд иллюстраций в труде Гейнрота [383]о европейских птицах.

[…]

Зигмаринген, Штоках, Зинген, Штайн-на-Рейне. Цветы в садах еще не увяли. Примулы, золотой дождь, розы Форсайт зацвели во второй раз, земляника даже дала плоды. Георгины перед каждым крестьянским домом поднимают головки выше заборов и радуют палитрой свежих и чистых красок. Полыхает красная листва виноградников, и от стен домов струится светлый, почти металлический жар девичьего винограда [384].

За Штайном мы свернули с главной дороги, чтобы заехать к Флааху в «Верхнюю мельницу», где расселись для «ясса» [385]. Гостеприимный дом, внутри которого, словно сердце, пульсирует мощное мельничное колесо. Знатоки хвалят убоину, особенно ветчину. Хороши хлеб с мельницы и вино со своего виноградника; спаржа в мае, а в июне — земляника. Следовательно, на стол, если не считать пряностей, не подается «никаких купленых кушаний». Похожую надпись я однажды прочитал над камином у Анет в замке Дианы де Пуатье. Изречение понравилось мне как своим величием, так и скромностью; князь — это тот, кто в большей или меньшей степени живет и умеет жить своим.

Знанием этого ресторана мы обязаны не собственному нюху на хорошую и неподдельную крестьянскую пищу, а другу Петеру Брупбахеру, который работает здесь учителем, как работал до этого в тунисском Хафузе, гораздо менее обжитой деревне. Я сужу об этом по небольшой коллекции насекомых, присланной им оттуда. Так название этого местечка попало на мои этикетки. Сплошь насекомые, обитающие в очень жарких и засушливых зонах.

Поприветствовав хлебосольного хозяина, который поджидал нас на Stöckli, верхнем этаже; мы уселись с ним за стол. Разговоры — сначала энтомологического, затем этимологического характера. Они перешли от тунисских находок к другому собранию, а именно — к собранию слов; повод дала фамилия учителя.

Пара согласных br, как при любом символическом рассмотрении, поражает двусмысленностью. В ней звучит, во-первых, отделение, как в Bruch [386]и Brandung [387], затем связывание как в Brücke [388], и наконец, спаренное как в Brust, Bruder, Brille, breeches, brachium, les bras [389].

Нашлись примеры из многих языков. То, что у слов есть своя история, не имеет к этому отношения. Звучание следует выбору из изобилия названий, которые предлагают свои услуги. Brille восходит к beryllos — «глазное стекло» или, еще лучше: «глазные стекла» было бы логичней. Но в звуке говорит не столько значение, сколько смысл. Он пересекает историю; эволюция заштриховывается.

В Хоргене между прибытием в гостиницу и ужином на озере мы еще нашли время посмотреть в доме Вайдели собрания, которые со времени нашего последнего посещения значительно расширились. Помимо массы кристаллов, ископаемых, раковин и насекомых, обновился ассортимент камней, которые на первый взгляд не особенно отличались от тех экземпляров, какие можно собрать повсюду на обочине дороги или на морском берегу. Всё, словно по мановению волшебной палочки, изменилось при свете, излучаемом маленькой лампочкой. Серый камень впитывал краски и отражал их такими, каких в природе не существует. Особое внимание я обратил на густой пурпурный цвет, какого никогда до сих пор не видел; он покрывал кусок гнейса раскаленной сетью кристаллов. Зрелище, как под воздействием мескалина, вызывало восхищение и страх. «Душа природы» начинает открываться, как будто ее сияние пробивается наружу сквозь тончайшие щели. Еще немного, и для «тварного ума» это стало б невыносимо. Он сгорел бы, как демон, услышавший имя «Аллах».

Мы переночевали в слишком новом, слишком роскошном и слишком дорогом отеле. Телевизор оказался лишним, поскольку мы не умели им пользоваться да и не нуждались в нем. Из душа полил кипяток, после того как была повернута ручка, напоминающая игровой автомат.

Будили тоже автоматически; я попросил разбудить нас в шесть часов, потому что в восемь нам уже надо было быть в Клотене. Однако я не очень доверял системе и спал беспокойно, чему способствовали также подъезжающие и отъезжающие от здания машины. К счастью, около семи я проснулся. Зачастую сон приобретает форму дубины; конец у нее увесистый.

Теперь нужно было быстро одеться, если мы не хотели, чтобы пропал авиабилет; о завтраке не могло быть и речи. Внизу в холле я увидел, что электроника отказала не только в нашем случае. Какой-то англичанин таким же образом опаздывал на самолет до Кейптауна. Большая досада; он раздраженно бросал портье: «You never did call me. That's crazy, very crazy!» [390]

Но для чего здесь портье? Наверно, только для принятия платежей. Он извинялся за отказ техники; ошибка заключается в автомате, персонал тут, дескать, ни при чем. Примета времени; напрасно искать виноватых. Я усвоил этот урок и решил в следующий раз переночевать у Флаахе в «Верхней мельнице»; дорога до Клотена не длиннее, и там еще имеется коридорный, который будит на старый манер.

Несмотря на то, что я только мельком увидел его, поскольку мы очень спешили, мне этот англичанин импонировал. Не пускаясь более в бесполезные жалобы и оскорбления, он заказал такси, чтобы посмотреть, можно ли было еще что-то спасти; хочу надеяться, ему это удалось.