Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Там мы сидели за оживленным столом в более или менее пестрой компании, с ног до головы одетой по-европейски. Перед глазами пляжная жизнь. Большинство прибыло на машинах; на косе мы увидели также обломки нескольких кораблей. Настроение было веселое; солнце почти вертикально стояло над пейзажем из красных и желтых красок: желтизна песка и камышовых крыш, краснота множества перечных креветок, крабов, раков и лангустов на столах предающихся чревоугодию людей, запивающих лакомства vinho verde [429]. Потом мы купались и загорали под фортом.

Вечером у Терфлотов, немецкого консула и его супруги, в Alameda do Principe Real. Я очень устал и лишь через силу мог следить за беседой; в итоге больше запомнилось настроение, чем содержание. Речь шла о восстании 1961 года, во время которого первоначально было убито — или, скорее, истреблено (это слово в данных обстоятельствах более уместно) — большое число белых поселенцев с их цветными сторонниками, и затем приблизительно в три раза больше туземцев.

Захваченный эмигрировавшим морским офицером корабль назывался «Санта Мария»; такие действия рассматриваются как сигналы, можно сказать даже: как маяк. Они отдаются эхом по всему миру; утром известие об этом облетает газеты, после чего вечером о том же рассказывается и показывается с телевизионных экранов. Данный факт, при условии, что эти действия гармонируют с всемирным течением, срабатывает в пользу пропаганды преступников. Раньше о них узнавали только спустя месяцы или годы, после того как они давно уже были повешены где-то за тридевять земель.

Реформы. Многие считаются излишними и даже вредными; их лишь намечают, «дабы англичане что-то увидели». Деталь: один американский миссионер, желая просветить негров, таскал с собой среди прочего большой глобус. На нем он показывал им огромную Анголу и крошечную Португалию. Это рассердило португальцев; они прогнали его и заставили пешком добираться до побережья, со своим глобусом на голове.

Противоположности нельзя без остатка разделить на белое и черное. Они регулируются мировым общественным мнением, негры тоже не образуют единства, но расколоты на племена и на партии. Португальцы классифицируют их по уровню образования, по «аккультурации». От «колониализма», собственно говоря, остались лишь тени; реформы омрачаются воспоминаниями о временах рабства. Крупным рынком был Дондо; еще совсем недавно у стены можно было увидеть цепи и ошейники.

Сегодня нужно править прогрессом, если не можешь опереться на сильное крестьянское сословие. А с точки зрения прогресса искоренение крестьян еще важнее, чем искоренение двух других древнейших сословий: дворянства и духовенства. Крестьянин трансформируется для работы сначала материально, главным образом через технику, потом — идейно.

Португальцы и испанцы добились всемирного могущества благодаря скудости земель у крестьян, которые сами шли или вынуждены были наниматься в армию и на флот. Они побеждали под предводительством рыцарей, часто обладавших сомнительной репутацией; монахи и представители белого духовенства следовали за ними как управляющие. Они сформировали огромные империи в Африке, Южной Америке и Азии. При этом они вынуждены были иметь дело не столько с туземцами, сколько с протестантскими державами, с Англией и Голландией. Королевства Ангола и Конго подчинялись одному португальскому гросс-капитану; они ориентировались больше на Бразилию, нежели на метрополию.

Реформы, последовавшие после посещения Салазара [430]в 1938 году, обширны: трассы, железные дороги, аэродромы, больницы, школы в крайне редко заселенной стране. Мощный разбег; спрашивается, доведет ли его диктатор до цели. Когда езда достигла определенной скорости, столь же опасно отпускать педаль тормоза, как и нажимать на нее. Либо человек меняет транспортное средство, либо транспортное средство человека.

Я отмечаю это как нейтральный наблюдатель, которому все перспективы одинаково противны. Черная Африка, темный континент моего детства, так или иначе потеряна; даже анархия не сможет восстановить ее. Я спускался вниз по Конго со Стэнли [431], но сошел, когда он основал конголезское государство. Я предпочел бы видеть на его берегах бегемотов и крокодилов, даже каннибалов, а не электростанции.

В гостинице я еще полистал брошюру: «Angola os dias do desespero» [432]Орасиу Кайю, сообщение о восстании 1961 года с иллюстрациями разрушенных ферм и ужасно обезображенных трупов.

О таких документах можно было бы сказать много, среди прочего и то, что они сдерживают благотворную силу разложения. Момент замораживается, и с ним консервируется ненависть. Кроме того, они ведут к desespero [433]не только из-за тех или иных злодеяний, но и возбуждают ненависть к человеку вообще. В таких обстоятельствах становится особенно ясно, что фотография смягчает, овеществляя это; это «ослабевает». Не удержать момент и приковать его ко времени, а преодолеть, сублимировать, вот что остается за художественным произведением; ему удается это даже с такими мотивами, как сдирание кожи с Марсия или муки Лаокоона.

После завтрака мы отправились в Калуло, столицу Либоло — плоскогорья, где, преимущественно немецкими плантаторами, выращивается кофе. Дорога была хорошей. Железистый краснозем в сезон дождей размокает; потом он разглаживается машинами и посыпается солью. Так он высыхает и превращается в твердый, как камень, тракт.

Близ побережья равнину покрывают отдельные группы деревьев обезьяньего хлеба [434]. Крона на их мощных брюхах производит впечатление привитого чуба. Баобабу, должно быть, более тысячи лет; стволы, на коре которых португальские матросы в XV веке нацарапали свои имена, уже в ту пору, видимо, были огромными. Между ними высокие молочаи, акации, отдельные хлопковые поля — эта растительность исчезла, когда мы поднялись выше. Зато остальная флора стала зеленей и пышней.

Возле моста, ведшего через Лукалу, краткий привал. Внизу у реки несколько хижин, на берегу небесно-голубая ящерица, агама невообразимого великолепия. Я попросил негритянского паренька, стоявшего около автомобиля, поймать ее, чтобы рассмотреть поближе, — он ответил feo или fea, — словом, означающим «священный» или «неприкосновенный», как я узнал от Франци.

Мы устроили пикник посреди богатого тропического ландшафта под Массаньяну, старой столицы португальцев во время борьбы с голландцами, в которой стояла на кону монополия в работорговле. После победы они построили там церковь Nossa Senhora da Victoria [435].

В заброшенном форте в палящий зной; мы вспугнули с каменных стен диких голубей и летучих мышей. Когда в таких местах я разглядываю надписи как эта: