Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Другая знаменитая фамилия — Ганзейского бургомистра и основателя Бремерхафена Смидта ван Дунге, который отличился на Венском конгрессе и в первом Германском бундестаге. Проезжая мимо, мы посетили ферму его правнука и выпили чашечку кофе у него, одного из последних больших охотников, которые, по понятным причинам, вымирают. Он вернулся с охоты на тяге, в которой уложил крупного кабана, — как он выразился: «в сердце фермы».

Мы сидели в зале, стены которого были увешаны трофеями, особенно головами буйволов. У одного из черепов не хватало правого рога; зверь был повержен в момент нападения и потом, к счастью для стрелка, перевернулся.

К восхищению такой коллекцией черепов примешивается чувство подавленности, даже страха, вызванного магической субстанцией, хранящейся в рогах, и еще больше, пожалуй, личностью Нимрода [453], господствующего в ее ауре. Это не исключает уюта.

Йозеф, черный слуга, удивил нас своим беглым немецким. Это объясняется тем, что он с детства — я полагаю, как сирота — воспитывался в доме и в тесном общении с хозяином. Тот обращается с ним с грубоватым добродушием.

Они вместе пережили восстание. Во время кризиса женщины и дети были отправлены на побережье; мужчины оставались на ферме. Домашнюю прислугу из туземцев, державшую скорее сторону хозяев, шантажировали. План состоял из трех фаз и заключался в уничтожении всех белых. Он провалился уже на первом этапе, но был довольно кровавым. Детали, замышленные по ту сторону Конго, оказались слишком сложными для коренных жителей. Так, для начала, чтобы замаскировать красный яд, поварам нужно было включить в меню суп с томатами. Такие тонкости, скорее, вредят расчету.

Господин Смидт как бы между прочим спросил своего Йозефа: «Кто бы платил вам деньги, если бы нас здесь больше не было?»

Тот попался на каверзный вопрос: «Я ведь им то же самое говорил».

Наконец, к чете Руссель в Тумба Гранде, «Большая могила». Дом стоит на возвышенности; с террасы взгляд простирается далеко над бассейном, охватывая засаженные кофе площади и дикие заросли до самой горной гряды.

Здесь тоже трофеи буйволов и антилоп, слонов и носорогов. Об охоте на льва свидетельствует лишь маленькая кость, как мне думается, ключица. Обычай, должно быть, перенят у буров. Некоторое время назад на ферме повадилась орудовать львица; господину Русселю удался меткий выстрел, после того как она подмяла под себя и тяжело ранила управляющего. «В раны можно было свечу вставить».

Для негров лев по-прежнему остается царем, а возможно, и чем-то большим. Когда с него сдиралась шкура, они не опускали его в яму голым; они сбрасывались и покупали накидку, чтобы зашить льва в нее, а также мастерили обувь для его лап, лишенных когтей.

Мы сели к столу, после того как в обширном домашнем баре пропустили пару-другую рюмочек. Это первая выпивка, которую себе позволяют. Впрочем, правило, кажется, не слишком строгое — оно не включает в себя пиво. Обеденный стол был украшен африканскими поварами. Из новых блюд я познакомился с мясом лошадиной антилопы [454], в виде нежного филе. Потом оно еще раз появилось на столе, подвяленное по-граубюнденски. Эта антилопа, животное гордой стати, похожее на серну, названа так из-за гривы.

Местоположение с его видом на дикую местность великолепно — по сравнению, например, с обстановкой у Кросигков, которая выдержана, скорее, в простом стиле прусской помещичьей усадьбы. Название Тумба Гранде указывает на святилище.

Разговоры сначала, естественно, о дожде, потом об охоте. Хозяин дома был, похоже, доволен и тем, и другим; я услыхал между прочим, что он в свое время ефрейтором водил грузовик на Кавказе.

Он не любит, когда негры дарят ему мясо. «Они таким образом откупаются. „Я дал тебе мясо — теперь я возьму мясо от тебя“».

Потом о каверзном вопросе Смидта ван Дунге. Тот факт, что негр может тридцать лет хранить верность и потом стать врагом, можно понять только из сущности господства. Он сохраняет верность, пока существует господство. Он начинает думать о собственной шкуре, когда господин выбит из седла. Мораль перед физикой отступает; это не похвально, но человечно.

Перекличка с Джозефом Конрадом: «В двадцатые годы в страну прибыли разогнанные дворяне. Каждого десятого скосило пьянство и желтая лихорадка. Но несколько чудаков выжило».

Запоздно обратно в Килумбо. Животные еще не привыкли к фарам. Какая-то пестрая ночная птица порхала за стеклами; впереди нас по дороге, захваченные лучом, бежали кустарниковые зайцы [455]. Зеленые огоньки — внизу генетт [456], и один раз вверху, наверное, леопарда.

Ночью дождь — и хотя в нашей спальне капало, мы были довольны, поскольку здесь, на Килумбо, его очень давно не было.

Первое ознакомление с тесным переплетением масштабного земледелия, охоты и аристократии оказалось поучительным: жизнь в замках бегства. За конкистадорами последовали колонизаторы, и с ними же это заканчивается; даже Конго и Амазонка истощаются. На полюсах — астрономические обсерватории. Чтобы утолить себя, жажда пространства вынуждена искать новые цели.

Не забывать собственной позиции на краях исчезающего мира богов и муз, дикой местности и войны, старых деревьев и «туч дичи» — мира, который рабочий посредством техники лишает своего смысла. И опять же согласие на метаисторически неизбежное — изменение и в надеждах тоже.

По поводу выбеливания [457]: спор о том, просвечивают ли старые образы или площадь покрывают новые, ведет мимо суверенности атомов.

Мы прошлись по Тропе мартышек и присмотрели себе добычу. Скакунов, четыре вида, я определил с первого взгляда. Подробности в энтомологическом журнале, который служит мне также гербарием и быстро заполняется. На запрудной стене агамы колонистов [458]; самцы гоняли самок — время от времени они застывали на солнце и покачивали огненно-красными головами. Я нашел подтверждение сведениям авторов: животное не робко, но и не очень доверчиво. Во всяком случае, оно позволяет хорошо себя рассмотреть.

После полудня проливной дождь, что обрадовало Франци Штауффенберга, который вскоре после этого с одним другом уехал на юг; они собирались привезти оттуда жен черных рабочих. Мы остались одни с неграми, а было их хорошо за сотню.

Сегодня с сачками на Дороге мартышек. Молодой негр, Аугушту Фелипе, сопровождал нас в качестве помощника в ловле. Он взялся за дело с раннего утра и принес мне хамелеона, очаровательного зверька с кожей из тончайшего и черного, как смоль, сафьяна. По нему была рассыпана щепотка бирюзовой пыли. Я взял его и тайком опять отпустил на свободу, чтобы негры его не убили. Они считают его ядовитым и изумляются, когда я беру его в руки.