Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

Я, конечно, и сейчас не могу знать наверняка, каким будет окончательный приговор потомства о ценности психоанализа для психиатрии, психологии и гуманитарных наук. Но я полагаю, когда фаза, которую мы переживаем, обретет своего историка, тот вынужден будет признать, что поведение тогдашних представителей немецкой науки не принесло ей славы. Я имею при этом в виду не факт отрицания и не безапелляционность, с какой все это говорилось; и то и другое легко понять, этого можно было ожидать, и это, по крайней мере, не должно бросать никакой тени на характер противников. Но для той степени высокомерия и недобросовестного пренебрежения логикой, для грубости и безвкусицы нападок нет извинения. Меня можно упрекнуть, что слишком уж это по-детски: спустя пятнадцать лет давать такую волю своим чувствам; я бы не стал этого делать, если бы не добавилось кое-чего еще. Годы спустя, когда во время мировой войны враждебный хор стал упрекать немецкую нацию в варварстве и в этом упреке соединили все, о чем я говорил, я болезненно почувствовал, что по своему опыту не могу на это возразить.

Фрейду было абсолютно ясно, что бесполезно отвечать на подобную резкую критику, и мысль о том, чтобы это сделать, никогда не приходила ему в голову. Что будет проявлено общее недоверие относительно его поразительных открытий, становилось вполне ясно любому, кто в течение многих лет боролся с сильным сопротивлением своих пациентов, и Фрейд давно уже осознавал тот факт, что в этом отношении его пациенты не отличаются от других людей. Фрейда также не удивляло то, что так называемые аргументы, выдвигаемые оппонентами, являлись идентичными с защитными реакциями его пациентов и могли показывать такое же отсутствие понимания или даже ло^ки. Поэтому вся подобная критика была в обычном порядке вещей и не могла ни поколебать убеждений Фрейда, ни расстроить его.

Все то, что я только что сказал об отношении Фрейда к критике, достаточно справедливо, но это никоим образом не является всей правдой. Мы бы ввели читателя в заблуждение, изображая Фрейда образцом олимпийского спокойствия. Большей частью он оставался достаточно спокоен перед лицом критики и отмахивался от нее какой-либо хорошей шуткой или ироническим замечанием. Но при всем своем железном самоконтроле он был более эмоционален, чем большинство людей, и определенные аспекты критики достаточно глубоко его задевали. Он воспринимал таким образом враждебную критику от тех людей, которых он любил или высоко ценил. Фрейд был очень огорчен отступничеством Стэнли Холла. И его явно шокировали отдельные случаи негативных проявлений в Америке, где он надеялся встретить понимание. 4 апреля 1912 года известный американский невролог Аллен Старр назвал Фрейда типичным «венским распутником» перед неврологической секцией медицинской академии в Нью-Йорке. Согласно отчету, появившемуся на следующий день в «Нью-Йорк таймс» Старр сказал, что работал вместе с Фрейдом в одной лаборатории в течение целой зимы и поэтому хорошо его знает. Это было неправдой. Затем Старр начал приписывать теории Фрейда той аморальной жизни, которую Фрейд якобы тогда вел.

Фрейд оказался довольно чувствительным к той мысли, что он вывел все свои заключения из своего Собственного бессознательного. В письме к Пфистеру он писал: «Если бы мы только смогли вдолбить в головы нашим оппонентам, что все наши заключения проистекают из опытов — опытов, которые другие ученые, работающие в этой области, могут пытаться интерпретировать другим образом, — а не высасываются из пальца или компонуются за письменным столом. А они на самом деле думают именно так, и это бросает особый свет, путем проекции, на их собственную манеру работы». Можно предположить, что такого рода критика задевала Фрейда из-за его глубокого страха или вины по отношению к образной, и даже спекулятивной [132] Спекулятивное (от хат. speculir — созерцаю) — тип теоретического знания, которое выводится без обращения к опыту и направлено на осмысление оснований науки и культуры. — Прим. перев. , стороне его натуры, которую он так сильно стремился подавить или, по крайней мере, контролировать.

Другой чувствительной сферой являлся тот остракизм, который ему приходилось терпеть в своем собственном городе, Вене. К этому он никогда в действительности не привык. Но что на самом деле могло привести его в ярость, так это лицемерное приписывание себе некоторыми из его оппонентов высокого этического стандарта. Отвечая на письмо, в котором Пфистер приводил доказательства своей правоты в ответ на сделанный Фёрстером выпад против него, Фрейд писал:

Меня восхищает то, как Вы можете писать, так кротко, так человечно, так тактично, столь объективно, настолько больше для читателя, чем против своего врага. Это, несомненно, правильно выбранный путь для того, чтобы вызвать просветительский эффект… Но я не смог бы написать таким образом; я предпочел бы вообще ничего не писать, то есть я вообще ничего не пишу на подобные выпады. Я смог бы писать, только чтобы облегчить свою душу, устранить свои аффекты, а так как это было бы не особенно поучительным, то доставило бы огромное удовольствие оппонентам, которые были бы счастливы увидеть меня сердитым, — поэтому я и не отвечаю им. Только подумайте! Кто-то разыгрывает роль этического и благородного создания, борющегося против низостей, и таким образом приобретает право болтать полнейшую чепуху, выставлять свое невежество и поверхностность, изливать свою желчь, искажать все подряд и высказывать всевозможные подозрения. И все это во имя самой высокой морали. Я не могу сохранять спокойствие перед лицом всего этого. Но так как я не могу искусственно смягчать свое глубокое возмущение или преподносить его приятно возбуждающим образом, то я храню молчание.

Фрейд мог позволить себе так поступать, но это было значительно труднее для тех из нас, кого профессиональная работа приводила в неизбежный личный контакт с оппонентами. Совет Фрейда насчет таких случаев может быть проиллюстрирован отрывком из его письма к Штарке, показывающим, кроме того, абсолютную целостность его характера.

Ваша задача на конгрессе в Дании будет нелегкой. Позвольте мне выразить свое мнение, что эта задача может быть выполнена лучшим образом, чем тот, который Вы предлагаете. Ваша мысль об убеждении общества, или об убеждении общества посредством внушения, имеет две слабые стороны. Во-первых, Вы предполагаете нечто невозможное, а во-вторых, Ваша идея отклоняется от прототипа психоаналитического лечения. В действительности приходится обращаться с врачами так же, как мы обращаемся с нашими пациентами, то есть не внушая им, а вызывая их на сопротивление и конфликт. Кроме того, никогда ничего другого и не достигается. Кто преодолевает первое «нет» своих вытеснений, а затем второе и третье, тот достигает правильного отношения к вопросам психоанализа; остальные останутся погрязшими в своих сопротивлениях, пока не изменят свои взгляды из-за косвенного давления на них растущего общественного мнения. Мне кажется поэтому, что следует ограничиться высказыванием своей точки зрения и рассказывать о собственных опытах как можно более ясно и решительно, не слишком сильно беспокоясь насчет реакции аудитории.