Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

Мой собственный вклад в дела Комитета в основном заключался в том, чтобы предоставлять его членам более широкую информацию из внешнего мира. У венского кружка в некоторых областях было явно ограниченное и довольно провинциальное мировоззрение. В те дни я много путешествовал как по Америке, так и по Европе и имел обыкновение часто посещать всевозможные международные конгрессы, где многое узнавал о людях и преобладающих мнениях, не говоря уже о прочитанных там работах. Это давало мне возможность оценивать развитие психоаналитических идей в разных регионах и то сопротивление, которое встречали эти идеи. Реакция на них ни в коей мере не была идентичной в различных странах, и трудности, переносимые аналитиками, варьировали подобным же образом. Поэтому иногда я имел возможность внести струю свежего воздуха в до некоторой степени душную атмосферу «нашего дома», вызванную слишком долгим пребыванием внутри.

Все мы являлись атеистами, так что между нами не было никакого религиозного барьера. Я также не припомню какого-либо затруднения, возникшего из-за того, что я оказался единственным неевреем в этом кругу. Поскольку я был представителем притесняемой нации, для меня не представляло труда солидаризироваться с еврейским мировоззрением, впитать которое в большой степени позволили мне тесные многолетние связи. Мое знание еврейских анекдотов, умных поговорок и шуток стало под влиянием такого обучения настолько обширным, что вызывало изумление среди других аналитиков вне этого маленького круга.

Я увидел, какими чрезмерно подозрительными могут быть евреи к малейшему признаку антисемитизма и сколь многие замечания или действия могут интерпретироваться ими в этом смысле. Самыми чувствительными к антисемитизму были Ференци и Захс; Абрахам и Ранк были менее восприимчивы. Сам Фрейд довольно болезненно реагировал на проявления такого рода.

Мне кажется, что главным моим недостатком в те дни было чрезмерно критическое отношение к недостаткам других, и я очень многому научился, наблюдая за восхищавшей меня терпимостью Фрейда.

Комитет, несомненно, выполнил свою основную функцию защиты Фрейда от злобных нападок. Было легче свести эти нападки к шутке, находясь в дружеской компании. Мы могли также отражать некоторые из них в своих трудах, поскольку сам Фрейд не хотел этого делать. Он таким образом освобождался для творческой работы. С течением времени стали важными также другие функции. Частые встречи, регулярная переписка позволяли нам держать в поле зрения то, что происходило в психоаналитическом мире Кроме того, совместная политика, проводимая наиболее информированными и обладающими значительным влиянием членами Комитета, имела неоценимое значение в разрешении постоянно возникающих бесчисленных проблем — разногласий внутри общества выбора подходящих должностных лиц, сдерживания оппозиции и так далее.

Комитет идеально функционировал, по крайней мере, в течение десяти лет, что является значительным для такого разнородного состава. После этого возникли внутренние трудности, которые до некоторой степени ухудшили качество его работы О судьбах членов Комитета — смерть, изгнание или разногласия — я расскажу в дальнейшем; они отражают непредсказуемость жизни в целом. Но как единственный оставшийся в живых я могу поделиться приятными воспоминаниями тех лет, когда мы были счастливой группой братьев.

В своем суждении о политических событиях Фрейд был не более проницательным, чем любой другой человек. Он следил за этими событиями, но особенно ими не интересовался, если они не мешали ходу его собственной работы, а впервые это случилось в 1914 году.

Еще 8 декабря 1912 года он писал мне, что политическая ситуация в Австрии предвещает бурю и что они должны быть готовы к плохим временам. Я знал, что он имел в виду отношения с Сербией и, возможно, также с Россией, которая всегда являлась пугалом для австрийцев. Но он, по-видимому, придерживался традиционного взгляда венцев на эти трудности, ибо я вспоминаю, что чуть позднее он сказал мне: «Сербы такие нахальные».

28 июня мир был потрясен сообщением, что наследный принц эрцгерцог Франц Фердинанд был убит в результате террористического акта боснийцем, австрийским подданным, которого вдохновили заговорщики в Сербии. В своем письме к Ференци в этот день Фрейд писал: «Я пишу Вам, все еще находясь под впечатлением потрясшего меня убийства в Сараево, последствия которого невозможно предвидеть». Однако вслед за этим убийством в течение нескольких недель стояла только зловещая тишина. Фрейд, по-видимому, был обманут этим, ибо в противном случае он едва ли разрешил бы своей младшей дочери 7 июля отправиться в Гамбург и, определенно, не разрешил бы ей продолжить путешествие в Англию 18 июля, где она предполагала провести пару месяцев. Затем, наконец, последовал австрийский ультиматум Сербии от 23 июля. Принятие Сербией этого ультиматума, который сэр Эдуард Грей описал как самый грозный из всех документов, которые он когда-либо знал, адресованных одним суверенным государством другому, было не совсем полным, поэтому Австрия сразу же объявила войну и бомбардировала Белград. Началась великая война.

В течение первых двух или трех лет войны Фрейд явно симпатизировал центральным державам, то есть тем странам, с которыми он был столь тесно связан и за которые сражались его сыновья. Он даже восстал против своей любимой Англии, ставшей теперь «лицемерной», и явно принял немецкую версию, что Германия «окружена» завистливыми соседями, которые строят заговоры с целью ее уничтожения. Только к концу войны «пропаганда» союзников возбудила его подозрения относительно моральной стороны войны, так что он затем начал скептически относиться к обеим версиям и мог оставаться над этой схваткой.

На протяжении всей войны я поддерживал с ним контакт, посылая письма друзьям в Голландию, Швецию, Швейцарию и даже Италию, которые они затем отправляли в Вену. Патнем также регулярно посылал мне те письма, которые Фрейд писал ему до вступления Америки в войну в 1917 году.

Подобно многим людям в то время, Фрейд и близкий ему круг лиц постепенно осознавали всю серьезность международной ситуации. Только 27 июля Ференци обнаружил, что ему придется отложить запланированный визит в Англию, потому что он состоял в списках офицерского состава действительной службы и ему не разрешалось покидать Венгрию. А сверхоптимистичный Абрахам еще 31 июля конфиденциально заявил, что ни одна великая держава не объявит войну другой (на другой день Германия объявила войну). В результате его семья оказалась без средств, в затруднительном положении, в одной из деревень на Балтийском побережье. Фрейд начал сомневаться в возможности проведения ежегодного конгресса лишь после 26 июля. 29 июля он писал Эйтингону: «Тучи сгущаются также над нашим конгрессом, но невозможно предсказать, как будут выглядеть дела через два месяца. Возможно, к этому времени все в основном снова придет в порядок». Однако в тот же самый день он писал Абрахаму, что «в течение двух недель мы будем либо посрамлены в нашем теперешнем возбуждении, либо приблизимся к финалу истории, десятилетиями внушавшей нам страх».